На исходе ночи

Письмо написано на тонкой бумаге, мельчайшим почерком и зашифровано в ключе, условленном между Климовым и Шумкиным. Доставил это письмо из Льежа и вручил Климову в укромнейшем уголке на заводе вернувшийся из поездки на родину техник-бельгиец, издавна «сочувствующий русской революции». Техник привез письмо заделанным в подошву. А в Льеже доставить письмо было поручено ему русскими товарищами из льежской большевистской группы.

Климов, старый подпольщик, расшифровал письмо:

— «Кланяйся всем, всем ребятам. Жив-здоров. Что будет дальше, неизвестно. Пишу с дороги. На всякий случай, может быть, письмо обгонит меня и придет раньше. Потому и спешу. Чем скорее узнаете, тем лучше. Дорог каждый день для нас. Вести мои для ребят будут не очень веселые. Решения получились не те, что надо. Тот, кому мы верим, за кем идем, предупреждал и не хотел созывать в январе…»

— Вы понимаете? — спросил нас Климов. — Это он про Ленина! Про пленум.

— Читай дальше, без объяснений понимаем, — отозвался Тимофей.

— «Он не хотел созывать в январе потому, что лучшие и самые стойкие из состава сели перед этим и были далеко, откуда не приедешь по своему желанию. И вышло, что когда собрались, то верх взяли неустойчивые и колеблющиеся. И я вам скажу, что подлая измена завелась среди тех, кто своей близостью к Ленину хвалились. Но скажите всем нашим, чтобы головы не вешали. Рабочие пойдут, знаете сами, за кем. Они пойдут по боевой дороге, а не в болото за колеблющимися. Сдвиг уже начался. В день моего отъезда получено было письмо Сталина. Он требует стереть последствия подлой измены. Сообщаю вам, чтобы вы знали, что и как правильно, что и как неправильно. Вот какой путь указывает Сталин: созыв общепартийной конференции, издание легальной партийной газеты и создание нелегального практического центра в России. Его статья скоро появится, как только будет возможность выпустить номер одиннадцатый «Социал-демократа». Ждите».

Тимофей сказал:

— Ну, ребята, все вам ясно? Ну, слава богу, опять у нас компас в руках. По нем, ребята, и станем направлять нашу лодку. Я-то его еще по вологодской ссылке хорошо знаю. Спасибо тебе, Климов, что прибежал. Письмецо-то списать бы — для наших районных товарищей.

Прощаясь на дворе, Тимофей обнял меня и поцеловал. Был он от полученных новостей в сильнейшем волнении.

Я со всех ног побежал к дому, где помещались профессиональные союзы. Может быть, там найду Клавдию. Найду и расскажу ей обо всем.

Возле помещения профессиональных союзов больше не заметно шпиков. И при входе нет полицейского «чина», проверяющего документы.

Обхожу все уголки. Клавдии нет. Спрашиваю у тех, кто ее знает, а ее знают здесь многие, говорят — не видели, не приходила.

Обстановка здесь в этот вечер особенная: тишина, разговоры шепотом. В прихожей и в коридорах дозорные. Оказывается, в какой-то из задних комнат происходит меньшевистское совещание с приезжим «центровиком».

И вдруг неопределенный шум, что-то похожее на вскрик, затем где-то загремел поваленный стул, затем сразу многоголосые крики… В глубине коридора завизжала дверь, кто-то выбежал, за ним еще выбегают люди. Бегут сюда. Впереди Жарков, за ним, настигая его, пожилой рабочий:

— Иван, Иван, картуз-то, картуз свой возьми, потеряется ведь…

Взбудораженный, растрепанный Иван Елистратович узнал меня, схватил за плечи и начал трясти, как будто я был причиной его волнения:

— Павел, ты только послушай, что делается!..

Нас окружило несколько рабочих. По возгласам видно, они сочувствовали Жаркову и разделяли его негодование.

— Жалко, что Елистратыча оттащили…

— Надо бы приезжего как следует проучить — не позорь партию.