На исходе ночи

Майор Голубев выразительно взглянул на молодого человека, который молча сидел за соседним столом и делал пометки в своем блокноте. Тот вышел из кабинета и вскоре появился с толстой пачкой фотографий. Голубев медленно перебирал фотографии людей в фас и профиль. Наконец протянул одну Савицкому:

— Этот?

— Ну да, этот самый. Только моложе, а паяльник его.

— Отлично, Савицкий, пошли дальше. Вы утверждаете, что Шнобеля почти не знаете, и вдруг он дарит вам серебряную лампаду. Чем объяснить этот широкий жест?

— Ну, не подарил, а дал… за то, что я ему помог. Доля, в общем…

— Доля? За что конкретно?

— Помог я ему двинуть одно динамо[33].

— Нельзя ли подробнее, Савицкий? Мы вас слушаем с большим интересом.

— А что рассказывать… Встретились с ним однажды в комиссионке на Садово-Кудринской, он там часто ошивается. Шнобель говорит: «Дело у меня к тебе. Есть у меня один фраер на крючке. От тебя ничего не требуется: сиди дома, я приеду вместе с этим фраером. Ко мне, то есть. К нему, Шнобелю, нельзя, с женой поругался». Я отказался, не понравилось мне все это. А Шнобель говорит: «Чудак, это ж пара пустяков, и в обиде не останешься». В общем, согласился, тем более что дома один сейчас, предки на курорте. Сижу, жду. Часов в 11 он приходит, сумку держит. А где твой клиент, спрашиваю? — «Вот он, — отвечает, и по сумке похлопывает». Я ничего не понял. Минут через двадцать Шнобель говорит: «Будь человеком, выйди во двор, посмотри, стоит ли там «Жигуль». Я пошел. Стоит «Жигуль», а возле него прохаживается какой-то мужик, курит и все на дверь нашего подъезда поглядывает. Потом его окликнула из машины женщина, он бросил сигарету, сел в «Жигуль», и уехал. Я рассказал обо всем Шнобелю, он обрадовался: «Все нормально, старик!» Тут я и смекнул: Шнобель динамо двинул, и меня припутал. А он смеется: «Не нервируйся, этот фраер в милицию не заявит, он ментов, извините, милицию, за три версты обходит». Открыл сумку и дал мне лампаду. Там этих лампадок да крестов полно было. Я заметил…

— Номера «Жигулей» случайно не запомнили, Савицкий?

— Не обратил внимания. Светлого цвета была тачка, а на борту написано — «Медицинская помощь». Я еще удивился.

— Каким образом вы сумели прочитать? Ночь же была.

— «Жигуль» как раз под фонарем стоял.

— Значит, вы и того, который курил, тоже хорошо разглядели?

— Разглядел… Клевый дубль на нем был, а так фраер обыкновенный. Мне его лицо показалось знакомым, кажется, встречал в комиссионках на Димитрова и на Садово-Кудринской, он там толкался.

— Вы сможете его узнать, если встретите снова?

— Думаю, что узнаю.

— Еще один вопрос, Савицкий. Когда это произошло?

— Точно не помню… Где-то в середине марта, числа 16—17, мороз еще стоял.

Из справки оперативного дежурного по городу Москва

За период с 13 по 20 марта в отделы и отделения милиции заявлений граждан о применении к ним мошенничества с целью овладения иконами, крестами, лампадами и другими предметами отправления религиозного богослужения не поступало.

Майор Голубев выключил магнитофон:

— На сегодня всё, Савицкий.

— А что мне будет? — задал тот сакраментальный вопрос.

— Это зависит от вас.

— И от вас тоже, товарищ майор. — Голос звучал льстиво, даже подобострастно.

— Нет, Савицкий, от вас. В первую очередь. Человек выбирает дорогу сам. — Сидящий перед ним молодой человек с бегающими пустыми глазами вызывал у него чувство брезгливости. — И учтите, вы еще нам понадобитесь.

— Опять Летинский! — взглянув на фотографию Шнобеля, воскликнул начальник отдела полковник Ломакин таким тоном, будто увидел старого и доброго знакомого. — С этаким носом да с его талантами ему бы Сирано де Бержерака играть. Артист. Снова, значит, за старое взялся… Имел, как говорится, честь с ним встречаться. Давненько, правда. Ты у нас, Алексей Васильевич, тогда еще не служил.

— А я и не подозревал, Владимир Николаевич, что вы у нас театрал, — заметил с улыбкой Голубев.

Полковник вроде бы даже смутился:

— Да что ты, времени на театры нет, сам знаешь… Однако иногда жена вытаскивает. Вот кто театрал. И на этот спектакль с ней ходили. Еще Астангов играл Сирано. Великолепно. Давно это было, очень давно. Из Молдавии, значит, вещичка, — он легонько постучал ногтем по отливающему тусклым серебром боку.

— Оттуда, Владимир Николаевич, — подтвердил Голубев и хотел еще что-то добавить, но по отрешенному, задумчивому выражению его лица понял, что тот его не слушает, и замолчал.

Обычно строгое, неулыбчивое лицо Ломакина потеплело, жестковатый взгляд неожиданно смягчился.