На исходе ночи

31 июля Майер работал с пяти утра до часу. Его должен был сменить Краус, однако почему-то не пришел.. Майер не стал его дожидаться, оставил аппарат включенным, сел на велосипед и укатил в село. Дома вспомнил, что забыл термос. Утром ведь снова на полив чуть свет надо отправляться, а без чая никак нельзя. Не поленился, вернулся за термосом. Термос, естественно, на месте, и агрегат — тоже.

— Куда же ему деваться, — удивленно спросил майор, — его что, украсть могли, что ли?

— Нет, конечно, такую махину не украдешь, — усмехнулся поливальщик. — О другом я. На том же самом месте стоял аппарат, никто к нему не прикасался, воды натекло — плавать можно.

— Почему Краус не вышел на работу?

— Чего не знаю, того не знаю, это у него надо спросить. Мало ли что бывает.

Сосед Крауса Ефим Леу, колхозный тракторист, показал, что с Краусом отношения у него были нормальные, правда, в гости друг к другу не ходили и чай, как говорится, вместе не пили. И поэтому он, Леу, очень удивился, когда однажды ему передали такие слова, будто бы сказанные Петром: «Я его, Ефима, все равно уничтожу, потому что этот коммунист за мной следит».

— Вовсе и не думал за ним следить, — сказал Леу, — не привычен к такому. А было вот что. Просыпаюсь недавно ночью. Тэркуш своим лаем разбудил, а он пес умный, зря брехать не станет. Выхожу, значит, на крыльцо, смотрю — Петр мешок в сарай тащит. Вроде с яблоками был мешок.

— И часто он с мешками по ночам приходил?

— Бывало. А вообще я заметил, что Тэркуш соседа не любит. Собаки, они ведь чувств своих не скрывают, не то, что люди, — философски заметил тракторист. — Нечист на руку Краус. Однажды зашел у нас с ним разговор о цементе: понадобился мне цемент по хозяйству. Петр и говорит: «Я тебе сколько хочешь мешков достану, приходи поздно вечером в сад». Я, конечно, понял, что за цемент это. Ворованный мне не нужен.

— А что еще подозрительного было в его поведении?!

Леу помолчал, собираясь с мыслями.

— Чуть не забыл, из головы вылетело. Разбудил меня Тэркуш, будь он неладен, подошел я к окну, смотрю: Петр по двору идет и ружье в руках держит. Ночь лунная была, все видно. Зашел он, значит, в уборную, она в углу двора стоит, а вышел уже без ружья. Странно мне это показалось очень.

— Когда это было?

— На днях.

— А вы ничего не путаете, товарищ Леу? — осторожно спросил Аурел.

— Выдумывать, товарищ следователь, не приучен. А уж вы хотите верьте, хотите нет, дело ваше.

Версия начинала работать на следствие.

— Похоже, майор, что мы на верном пути, — задумчиво произнес Кауш, когда дверь их «штаб-квартиры» затворилась за свидетелем. — Не пора ли нам навестить Петра Федоровича Крауса в его резиденции?

Заглянул участковый.

— Выяснил, Аурел Филиппович, дома сейчас Краус, только пришел с работы, — доложил он.

— Вот и отлично. Пошли.

По дороге Кауш спросил:

— Товарищ Поята, вы производили когда-нибудь обыск?

— Бывало, не часто, правда. А что?

— А то, что придется вам сейчас заняться этим не очень приятным, но необходимым делом. И давайте понятых прихватим. Кого вы советуете пригласить?

— Да кого хотите, тут вопроса нет, — отвечал участковый, — народ у нас сознательный.

Вскоре группа из пяти человек подошла к добротному дому на Лиманной. Сам хозяин, жена и двое ребят-подростков сидели в увитой виноградом беседке и ужинали. Краус вовсе не походил на седого черта (если, конечно, именно его имела в виду Сухова). Во главе длинного, гладко оструганного стола сидел почтенный отец семейства. У него были правильные, мягкие очертания лица, римский нос, и выглядел он весьма благообразно. Эту благообразность подчеркивал серебряный венчик волос, обрамляющий загорелую плешь. Водянистые, тусклые глаза вопросительно, но спокойно смотрели на непрошеных гостей. Молчание нарушил Кауш:

— Мы к вам с обыском, гражданин Краус. Прошу зайти в дом.

Хозяин медленно, будто нехотя, поднялся и неторопливо пересек двор. Возле открытой двери он остановился и вежливо пропустил впереди себя «гостей», не заныв даже сказать:

— Прошу…

Они оказались в просторной гостиной. С нее начали. Краус с усмешкой наблюдал, как участковый открывает ящики старинного комода, перебирает фотографии, роется в чемоданах. Жена хозяина дома, худая женщина с невыразительным, как бы стертым, лицом, безучастно стояла в стороне. Она не проронила ни слова. В спальне на спинке стула висела рабочая одежда Крауса, та самая, в которой его видели свидетели. Поята осторожно снял со спинки потертую куртку из серого вельвета, расправил ее, будто хотел примерить, и все увидели спереди желтоватое пятно. Такие же пятна виднелись на синих хлопчатобумажных брюках, которые висели под курткой.

В сарае, в ящике с хозяйственными инструментами, Поята обнаружил длинный обоюдоострый клинок, самодельный нож, изготовленный, по всей вероятности, из штыка, и еще один нож — садовый, с хищно загнутым кривым лезвием. Затем из выгребной ямы был извлечен старый винтовочный обрез. При личном обыске Крауса в кармане брюк была обнаружена пачка папирос «Север» с цифрами 43, 42, 40, 38 на мундштуках.

Когда обыск был закончен, следователь спросил: