На южном фронте без перемен

— Парни, — сказал я по-простому. — Предупреждаю. У таких людей тонкая душевная организация. Если вы тут с ним устроите мужеложество, то он может потом что-нибудь нехорошее выкинуть. Выстрелить в кого-то, или поджечь что-нибудь. Я — против. Я доступно излагаю?

— Хорошо, мы будем осторожны, — сказал мне Боев. (Ну самый активный сержант! Ну просто энергию девать некуда!).

Мне сильно не понравилось, как именно он это сказал.

— Ты в смысле, что во время секса предохраняться будешь? — спросил я. — Вы не поняли, наверное. Я предупреждаю, что если что-то подобное произойдет, то я ничего скрывать ни от кого не буду. Мне это не нужно. Мне влетит, но некоторые половые гиганты пойдут под трибунал. Между прочим, если кто забыл, мы на войне. И трибунал тут судит по законам военного времени.

Это я приврал. Не было у нас никакого трибунала военного времени. Ушло это все вместе с Красной Армией. А с ней вместе ушла и воинская дисциплина. У нас как в банде стало: может главарь держать всех в узде, будет порядок. А не может — не будет. Вот Бандера мог заставить. У него взгляд такой — сразу видно, что может убить не задумываясь. И его бояться. Я так не могу, и мне на порядок труднее.

Может быть бойцов и проняло, так что сексуальных поползновений вроде бы не было. Но гоняли его, бедолагу, все равно по черному.

— Так, — сказал я построившимся бойцам. — Заступаем на пост. Будем сидеть, как положено, до утра. И я с вами. Так уж и быть, сегодня подежурю.

Мы расселись на ящиках от мин и предались молчанию. Потом, чтобы не заснуть самому, я начал расспрашивать бойцов о личной, гражданской жизни.

Сегодня тон задавал наш парикмахер. Он чуть не со слезами описывал свой салон красоты, как он здорово делал прически, как его хотели отправить на конкурс парикмахерского искусства, и все сорвал этот дурацкий призыв.

Он затронул тему, как много бабла удавалось ему срубить с отдыхающих баб за сезон, и я недружелюбно спросил:

— А как же ты сюда-то попал? Бабла не хватило откупиться?

Даже в темноте я определил, что Милешко потупил голову и пробурчал:

— Не хватило.

Суровый Имберг, который обычно молчал, неожиданно добавил:

— А он военкому, наверное, изменил. Тот его в отместку и отправил в армию.

Это было так неожиданно, что я просто заржал. И больше не от того, что сказал Имберг, а от того, что именно Имберг это и сказал. Кто же мог ожидать от него такого?!

Сочинец обиженно замолчал и надулся. Тогда заговорил Адамов.

— Долго мы так кататься будем, товарищ лейтенант? — спросил он.

— Тебе что? Плохо? — ответил я мрачно. — Или ты хочешь опять в часть? В расположение?

— Нет. Совсем не хочу! Здесь лучше.

Не знаю, в чем тут было дело, но кроме Милешко обратно действительно никто не хотел. Несмотря на все неудобства, здесь было свободнее, и интереснее. Кормили нас плохо, но зато можно было много спать. А как говорится, «солдат спит, а служба идет».

Да, кормили нас не только плохо, но и странно. У нас с Бандерой были разные источники обслуживания. Наш огневой взвод кормил и поил старшина первой минометной батареи прапорщик Чорновил. У пехоты был свой старшина. Вместо того, чтобы как-то там на ПХД договориться, к нам на позиции гоняли две машины. И нашу, и ротную. Иногда старшина не мог нас разыскать, (или якобы не мог нас разыскать). Тогда нам просто элементарно было нечего жрать. И даже пить. Ведь мы частенько стояли в таких местах, где до воды было как до Луны… пешком.

У Степана на нашего старшину было огромный зуб еще со времен осады Первомайского. Он должен был снабжать питанием подразделения Бандеры, но почему-то не стал этого делать. В результате двое суток пехота Степана не могла не только поесть, но даже воды попить. Бандера грозился убить нашего пронырливого папоротника, прямо заявляя, что тот не появлялся на позиции исключительно из-за трусости. Боялся, как бы в него не попала шальная пуля. А там, где тогда находился Степан, пули летали достаточно часто.

В общем, старшина Чорновил об этом знал, и предпочитал Бандере на глаза не попадаться. Во избежание…

Да и то, что он привозил, назвать полноценной едой, конечно, было затруднительно. Какой-то странный суп, в виде однородной массы, полусухая пшенка, похоже, без масла, и чай без сахара.

«Вылить бы тебе, сволочь, все это за пазуху», — частенько думал я. — «Но проблем будет!… Вообще еду возить перестанет, совсем».

Ну, это я мягкость проявил. Бандера бы, наверное, вылил. Не знаю, что там им их старшина привозил, но раз они со Степаном расставались по-дружески, то, наверное, что-то получше, чем у нас. А может и так быть, что он ротному вообще отдельно что-нибудь привозит. Я как-то раз заметил, что Степан не очень много ест, и совсем мало выпивает. Мне показалось, что у него нелады с желудком…

— Пострелять бы! — мечтательно сказал Адамов.