На изломе

– О, нет, нет! – испуганно воскликнула Анеля. – Я не люблю его! Он противный!

– Что же он говорил с тобой?

– Он? Ничего! Он шептался с Мордке, а я вся дрожала и заперлась.

– С Мордке? – сказал Петр и вышел из избы искать его, но еврей словно провалился сквозь землю.

Испуг и гнев охватили Петра. Он тотчас велел Кряжу взять двух конных воинов из своих людей и разыскать еврея.

В тот же вечер Кряж притащил его в лагерь скрученного и бросил перед князем.

Еврей был бледен, как мертвец, и не двигался в паническом страхе, но когда его развязали и Кряж вытянул его ременным поводом, он завертелся волчком и завыл.

– О, и что я сделал? За что эти лайдаки меня мучат! Что я им? Я бедный еврей! Пан, прикажи им отпустить меня!

– Молчи, собака! Говори, с каким поляком ты вчера шептался?

– Я? – еврей поднял руки кверху. – Чи у меня две головы? Чи я с ума сошел? Чи я не вем, что каждого ляха – фук, и за шею! Никакого ляха я не видел.

– Врешь, гадина! – закричал Петр. – Бейте его, пока он не признается.

Кряж ухватил еврея, но и под ударами тот продолжал клясться, что никого не видел. Он говорил с ляхом. Но тот лях, что за лях? Он старый органист из костела!

Петр отпустил еврея и успокоился.

– Тебе показалось, горлинка, – сказал он Анеле, но та побледнела и покачала головой.

– Он здесь. Он замыслил на меня! – повторяла она с упорством.

Петр вспомнил и эту сцену и на мгновение замер от страха.

Несомненно, что-то есть! Ах он беспечный!

Завтра же поедет и обыщет все норки в городе, небось никакой лях не спрячется…

– Княже! – послышался в темноте вдруг встревоженный голос. – А, княже!

– Кто? Что надо? Это ты, Еремей? – спросил Петр, узнав десятского от караула.

– Я, княже! Прискакал гонец из Москвы. Хочет царя видеть.

– Гонец! Сведи его в караульную избу и вели утра ждать, а грамоту возьми.

– Не дает! До самого царя хочет. Беда на Москве.

– Что? – у Петра замерло сердце, и он быстро вскочил на ноги. – Какая беда?

– Мор! Чума, слышь. Весь город вымер.

– С нами крестная сила! Гонец! Где гонец?

– Здесь!

Князь быстро пошел за Еремеем.

Царскую палатку окружали три цепи часовых. Петр дошел до крайней цепи и там увидел гонца. Это был дворянский сын Никитин. Молодое лицо его при свете факелов было измучено и бледно. Одежда запылена и изорвана, конь его, покрытый пеной, весь дрожал мелкой дрожью и гнул ноги.

Петр быстро подошел к нему.

– От кого грамота? – спросил он.

– От князя Теряева-Распояхина и патриарха! – ответил Никитин. – Наказано немедля царю в руки дать.

– Семья государева сохранна?

– Слава богу! В Угреши перевезли!

Петр широко перекрестился и повел гонца за собой. Царь проснулся от тихого шепота в соседней горнице.

– Кто там шумит? Заглянь! – крикнул он строго.

Спальник выглянул и тотчас вернулся.

– Князь Петр Теряев гонца из Москвы привел.

– Гонца? Из Москвы? – испуганно вскрикнул царь. – Сюда его! Скорей! Огня неси! Ну!..

И минуту спустя, свесив босые ноги с постели, в одной рубахе, царь читал донесение Теряева и послание патриарха, а спальник держал подле него высокий подсвечник с шестью восковыми свечами.

Царь дочитал послание и скорбно опустил голову.

– Наколдовала старая! – прошептал он суеверно и поспешно перекрестился.

– Князь Петр, – сказал он, оправляясь, – зови конюшего ко мне и буди Трубецкого князя. С утром я на Москву еду немедля. Здесь Бог благословил меня, там покарал. Да будет воля Его! – проговорил он набожно.

Еще воины спали крепким сном, когда их начальники с тревожными лицами торопливо собирались к царской ставке. Князь Теряев, Морозовы, Щетинин, Трубецкой, фон Дамм, Лесли и Артамон Матвеев – все собрались у царского входа и тревожно шептались.

Весть о московском бедствии уже достигла их, и всякий трепетал за участь оставленных дома. Морозовы дрожали за своих жен, князь Теряев за жену и сына с невесткой, и у всякого был на Москве кто-нибудь близкий, за участь которого трепетало его сердце.

Царь вышел, и все упали на колени.

– Горе посетило нас во время утех и счастья! – сказал дрогнувшим голосом царь. – Господь, благословляя наше войско, гневом обрушился на народ. Мор в Москве, в Новгороде, во Пскове. Люди гибнут без покаянья, лежат на улицах и стогнах непогребенными и смердят. Церкви пусты, ибо попы все померли. Мор и гибель! Наколдовала мне лукавая ведьма!

Среди бояр послышался ропот.

– Вот что, – сказал государь, – еду я в Москву. Ибо место мое там, где народу худо. Со мной ты поедешь, – он указал на Артамона Матвеева, – да ты, да ты еще! – он указал на Морозовых и князя Теряева. – Тебе, князь, за сына твоего низкий поклон. Ревнивый до дела и мужествен! В такое время – на Москве он один стоит.

– Мы все твои холопы, – ответил князь, кланяясь.

– Так, – продолжал царь, – а походы вы вершите, как бы при мне было, на чем вчера решили, то и будет. Я на Москве буду недолго и опять ворочусь!

День занимался ясный, светлый, солнечный.