На изломе

– Одни? – ответила старуха. – Да нешто мы беднота какая? Голь? Чай, мы Куракины будем! Одни! Эвон! – И она даже подбоченилась рукой, маленькая, толстая, в синем шугае. – С нами холопов-то сколько, с полсорока было!

– Где же они!

– А разбежались, проклятущие! Как увидели, что воры на нас – и вроссыпь! Душонки холопские! Ужо будет им от боярина! А этому Антошке… Ну-ну!

– А ты покликала бы их!

– «Покликала бы»! – передразнила старуха. – Да нешто я могу боярышню покинуть! – И, сделав плаксивое лицо, она снова начала выть.

Кряж принес воды, и князь тотчас обрызгал боярыню и боярышню.

– Чай, есть наливка? – спросил он у мамки.

– Есть, милостивец, есть, как не быть!

– Давай сюда, да чарку тоже!..

В походах князь выучился подавать помощь в иных случаях и не терялся при виде даже умирающих.

Старания его скоро увенчались успехом.

И та, и другая вздохнули, открыли глаза и сделали движения.

Князь тотчас дал им по глотку крепкой наливки, и они оправились.

– Милые вы мои! – радостно воскликнула мамка, бросаясь на колени. – Вставайте, родные, ушли воры! Прогнали мы их!

Княгиня села, князь поддержал ее, и в ту же минуту княжна легче серны вскочила на ноги и звонко засмеялась.

– Мамушка, а где кичка твоя?.. – но вдруг взгляд ее упал на князя, и она сразу смолкла, зарделась вся и стыдливо закрылась рукавом.

Тем временем попрятавшиеся холопы осторожно вышли из-за кустов и деревьев и окружили своих господ. Мамка с яростью набросилась на них.

– А, подлые! Вернулись! Погодите! Ужо будет вам от боярина! И тебе, Антошка!

– Я что же… – ответил долговязый детина в зеленом кафтане, – я за помощью бежал.

– Кабы не мы… – загалдели остальные.

– Вот с князем поговорите! – угрожающе кричала мамка.

Княгиня с благодарностью смотрела на князя и кивала ему головой.

– Ай, милостивец! Спас ты нас от смерти лютой, от поношения. Ужо боярин тебе в землю поклонится. Пра! Знаю, знаю тебя, соколик! Князя Теряева сынок, нам шабер![19]

– С твоим братом-то мой боярин в думе сидит, вместях город берегли! Уж истинно Бог тебя нам послал!

Она говорила без умолку, князь не слушал ее и вспоминал теперь отчетливо, ясно. Не раз и не два видел он эту девушку. Случалось ненароком через забор заглянуть, сидя на коне или со всходов, в сад к своим соседям – и там иногда резвилась барышня с сенными девушками…

Возок поставили на дорогу, вещи уложили, и княгиня с дочерью и мамкой влезли в него. Холопы окружили возок, кони дернули и потянули его по пыльной дороге, а князь погнал коня и скоро скрылся из глаз трусливых холопов.

Он скакал молча. Образ девушки, виденной им раньше в зачарованном круге, смутил его и вытеснил мысли об Анеле.

Дивным дивом казалось ему все это приключение, словно наколдованное стариком.

Таким же дивным дивом казалось оно и молодой княжне Катерине Куракиной.

Живя дом о дом с Теряевыми, она от сенных девушек немало слыхала рассказов о молодом князе: и как он в походах с ляхами дрался и со шведами, и как его царь отличает. С девичьим лукавством не раз довелось ей ухитриться через заборную щель увидеть молодого князя, как он садится на коня, как едет на нем, как сходит, высокий, статный, с вьющимися кудрями, с светлой бородой.

И не один вечер провела она с сенными девушками, слушая рассказы о нем, о своем соседе.

Запали они ей в сердце, запечатлелся светлой грезой и образ красивого витязя, и вдруг – теперь она встретилась с ним лицом к лицу…

Диво дивное!

То-то будет о чем поговорить с сенными девушками! Будет о чем и помечтать в бессонную ночь или за томительной работой у пяльцев… и боярышня улыбалась радостной улыбкой. Боярыня клокотала, как курица, продолжая ужасаться происшествию, а мамка ворчала и ругательски ругала и воров, и трусливых холопов…

Тем временем на постоялом дворе Никиты за длинным сосновым столом сидели сам Никита, Мирон Кистень и Федька Неустрой, а Панфил да хозяйский Егорка стояли поодаль. Все были угрюмы и, видимо, недовольны, и Мирон говорил Никите:

– Дурень, дурень! Коли позарился та такое дело, до конца надо делать было! Двоих испугались…

– Коли они на конях и с мечами… – слабо возразил Никита.

Мирон усмехнулся.

– С мечами! Холопов полсорока было, да разбежались, а тут два. На что Панфил-то? Он один коня валит… Бабы! – презрительно окончил он и гневно взглянул на Неустроя.

Наступило томительное молчание.

– А теперь что? – заговорил снова Мирон. – Приедут они на Москву. Холопы ничего не докажут, откуда воры. Чай, могли удуматься, да и кабак один на всю путину. Ну и иди к боярину Матюшкину!

Никита побледнел и вздрогнул.

– А еще и медь найдут… Эх, горе-работники.

– Что же делать-то?.. – продолжал смущенный Никита.

– Что? Одно осталось: на Москву идти. Не здесь же стрельцов поджидать, а пока что Лукерья с Егоркой похозяйничает. Да медь убрать, горн снесть, а то, упаси бог, подьячие придут…

В ту же ночь постоялый двор опустел.

Никита и Мирон с товарищами вновь переселились в Москву, где Семен Шаленый, все время бывший в Москве, устроил их в новой рапате.