На изломе

Ему теперь и самому начало казаться, что в воздухе чем-то пахнет.

То и дело по дороге ему встречались недовольные лица, и толпа не оказывала ему того почтения, какое обыкновенно оказывало всякому боярину, а тем более временно правящему городом.

Несколько раз до него донеслись злобные возгласы.

«Да, что-то есть, – думал он, внимательно вглядываясь в толпу, – прав мой Терентий: больно уж прижимают этих людишек…»

XIV Гроза

Наступило ясное, светлое утро рокового 25 июля. Огромная толпа народа стояла на Красной площади, и Мирон, стоя на какой-то бочке, кричал во все горло:

– Довольно, православные! Натерпелись! Теперь наш черед.

Толпа отвечала ему нестройным гудением.

В это время два пристава с малыми отрядами стрельцов врезались в толпу с криками:

– Эй вы, государевы ослушники! Расходитесь подобру-поздорову, а не то я вас батогами!

Толпа молча сдвинулась вокруг них и зарокотала:

– Довольно! Не фордыбачь! Не то разложим да самому всыплем!

– Чего, братцы, смотреть на него, толстопузого? Бей! – раздался чей-то визгливый голос в толпе.

И не успел пристав оглянуться, как сильные руки взметнули его наверх, и он, ошалевший от страха, как мяч стал перебрасываться с рук на руки над головами под дикий рев тысячи глоток:

– Вот так! Важно! Вот как мы его, брюхана! Гуляй, душа, не хочу! – И последние руки с силой швырнули его на землю. Пристав лежал некоторое время неподвижно, а потом вскочил и опрометью бросился бежать, позабыв все свое степенство.

А толпа тем временем с глухим ревом разделывалась со стрельцами. Мирону нечего уже было делать. Он слез с бочки. В толпе раздавались голоса:

– По боярам! По боярам!

– На Куракина, на Матюшкина!

– К царю, в Коломенское! Будем ему челом бить! – И толпа волной хлынула по площадям и улицам.

То же самое происходило и на Козьем болоте, и в Охотном ряду. Толпа, двинувшаяся с Козьего болота, разбила ближнее кружало и перепилась даровой водкой, потом с нестройным гиком двинулась по берегу Москвы-реки, направляясь к Кремлю. В Охотном ряду все единодушно порешили идти на Коломенское и густой толпой пошли к заставе. Стон стоял в воздухе. Встречавшиеся по дороге бояре, дьяки, приказные и стрельцы подвергались глумлению.

– Ужо вам, наши обидчики!

– Будет! Похозяйничали!

– А ну, братцы, как это они батогами лущили нас? – и толпа била их, заушала и бросала на улице полумертвыми.

– Эй, жги, жги, говори, говори! – визжал Неустрой, вертясь перед отдельной ватагой.

– Не все ненастье, выглянет и солнышко! И на нашей улице праздник! Братцы, не разбить ли нам еще кабака?

– Го-го-го! – заревела ватага. – Хорошо умыслил!

– Идем на Балчуг!

– На Балчуг! На Балчуг!

– Стой! – ревела толпа в ином месте. – Никак боярские хоромы?

– И то!

– Ломись в ворота, ребята!

– Эй, холопишки, отворяй ворота! – И толпа стала ломать крепкие дубовые ворота.

Князь Куракин, князь Теряев, дворянские и боярские дети, приказные и воеводы, все смутились и растерялись, хотя и были подготовлены к волнению.

Князь Теряев оправился одним из первых и стал распоряжаться:

– Ты, Никитин, – обратился он к дворянскому сыну, – садись на коня и, коня не жалея, гони в Коломенское. Пусть царь бережется, а Милославский хоронится. А вы, Чуксанов, Дмитриев, Сергеев, по стрелецким полкам спешите, чтобы все они сюда шли, а городские ворота везде запереть.

Дворянские и боярские дети поскакали по назначению, а Теряев тронул коня и поехал к толпе. Ему встречались то тут, то там кучи народа, и он уговаривал их:

– Православные, чего шумите? Царь узнает, осердится, прикажет искать ослушников и наказывать! Никого не пощадит. Расходитесь лучше с миром, каждый по своему делу!

В толпе узнавали Теряева и отвечали ему:

– Уходи, князь! Не твое тут дело. Теперича мы всему голова!

Уже несколько боярских домов было разбито, а от царевых кабаков не осталось памяти. Пух из выпущенных перин, словно снег, летал по воздуху; народ опьянел и с диким криком носился по улицам, а густая толпа волной шла на Коломенское, чтобы жаловаться царю на своих притеснителей. Ворота не успели закрыть вовремя. Стрельцы собирались неохотно, боясь за себя, и восстание разрасталось и охватывало всех, кто не стоял у правления.

Царь вернулся с охоты и весело разговаривал со своими приближенными, сидя на кресле в своем саду.

Князь Терентий Теряев стоял в задних рядах, не желая выдвигаться вперед, и думал свои мрачные думы. Царский тесть, Милославский и старый Морозов стояли подле царя. Петр Теряев стоял неподалеку и отвечал царю:

– Вестимо, государь, противу твоих соколов нигде в мире других не найдется.

– Я тоже так мыслю, – ответил царь, – а теперь вот мне от Строгановых соколов везут. Так, сказывают, таких больших и сильных не видано. – И лицо его сияло тихой радостью.