На изломе

– А тогда шли?

– Тогда! За то и было им!

– Ну и Плещееву было тоже, и иным досталось!

– Тьфу, тьфу! Наше место свято! – плевался Матюшкин.

XIII Перед грозой

Гроза надвигалась.

В ночь на 24 июля на Москве-реке за рыбным рынком в рапату Кузьмы прокаженного собирались разные люди, один вид которых внушал опасение. Были это все статные, здоровые молодцы, кто в кафтане, кто в простой сермяге, кто в поддевке; сидели они вкруг длинного стола с чарками водки пред собой, но не было подле них женщин, и не играли они в зернь, а вели тихую беседу.

Во главе стола сидел знакомый нам Мирон, прозванный Кистенем. Волосы его поредели и поседели, но в лице сказывалась прежняя удаль разбойника, только время наложило на него печать угрюмости. Рядом с ним по обе стороны стола сидели Никита Свищ, Ермил Косарь, Семен Шаленый, Федька Неустрой, Панфил и Егорка, а далее сидели посадские с разных концов Москвы, несколько рядных людей и просто кабацкая голытьба. Мирон говорил:

– Теперь до нас самая пора. Бояре разъехались, людишки их без дела ходят. Ратные люди пьянствуют. Теперь и начинать надо!

– Покажем им кузькину мать! – вскрикнул Неустрой. – Вспомнит боярин Егор Саввич мою ногу!

Панфил мрачно стукнул огромным кулачищем по столу и сказал:

– Уж помянет и меня за все добро, за холопское житье, за плети и батоги!

– Пустое, – перебил их Мирон, – Матюшкин мой.

– Бросьте! – сказал высокий чернобородый посадский. – Полно перекоряться, кому кто достанется. Лучше разберем, как нам дело вести.

Старик в чуйке, сверкнув глазами из-под седых бровей, ответил:

– Чего ж и разговаривать? Дело ясное! Все уж налажено: подымать народ с разных концов да и шабаш!

– А где сбираться? А куда идти?

– А сбираться, – ответил тот же старик, – на Красной площади, у лобного места, да на Козьем болоте, да в Охотном ряду; а идти прямо на дворы к Матюшкину, да в гости к Шорину, да к Милославскому.

– Пусть так и будет! – сказал Мирон. – Ладно надумал, Михеич. Только сговориться надо, чтобы все враз было. Завтра этим делом и заняться. Ты, Михеич, – кивнул он на старика, – народ к Охотному ряду соберешь. Ты, Сидор Карпыч, – сказал он посадскому, – на Козье болото, а я на Красную площадь, ее себе возьму. Вы, – кивнул он на своих приятелей, – завтра весь день по кабакам, кружалам да рапатам звоны звонить будете! И все чтобы на двадцать пятое к утру на места собирались. Двадцать пятого и ударим!

– Ну ин! – сказал старик. – Вот и уладились.

– И жарко им будет, волчьей падали, – сказал один из сидящих, – я уж этому Шорину попомню!

– Всем есть что им попомнить, – сказал хмурый мужичонко, – меня вон на правеже семь раз били. Не знаю, как душу не выбили.

– Никому, брат, теперь не сладко. Всякому и без соли солоно.

И они продолжали говорить между собой о тяжелых временах этого царствования. Жить было правда тяжело.