На изломе

Голова Травкина, сброшенная с палки, полетела на землю и глухо ударилась.

Толпа ринулась по улицам, давя и толкая друг друга, прямо на Красную площадь.

Мирон с Панфилом медленно шли позади.

– Не улестил бы народ он только, – озабоченно говорил Мирон.

По дороге встречались отдельные ватаги; они присоединялись к толпе и текли на площадь, как лавина.

XVII Безумие

Хованский на взмыленном коне стоял посреди Красной площади и надрывался от крика. Кругом его, куда ни глянь, виднелись головы, лица и шапки, и только огромная любовь москвичей к Хованскому разрешала ему такую безумную отвагу.

Он не думал об опасности и кричал, надрываясь:

– Православные! Народ московский! Что вы затеяли? Очнитесь! Царь-батюшка милостив и ваши вины пока что отпустит. Не одумаетесь, поздно будет! Ни за что пропадете. У царя немало войска и верных слуг!

– Мы не на царя, а на слуг его! – закричали из толпы. Мы тебе зла не желаем! Оставь нас!

– Православные, люди добрые! – надрывался Хованский. – Успокойтесь! Царь за мной в Москву будет. Все рассудит!

– Пусть бояр-изменников выдаст! Пусть собаку Милославского нам отдаст!

– Оставь, Хованский, ты человек добрый, в наше дело не вмешивайся.

– Братцы! – раздался зычный голос Мирона. – Да чего ждать? Идем на Шорина!

– К Шорину! – раздались крики.

Хованский направил коня к дому Теряева и стал медленно пробираться в толпе.

Князь Теряев с сыном Петром и князем Куракиным держали совет, когда приехал Хованский.

Он слез с коня и неслышно вошел в горницу. Строгие до внешнего этикета московские бояре теперь и не подумали о нем.

– Что, упарился? – спросил его Куракин, зная от Петра об его приезде. – Уговорил?

Хованский только качнул головой.

– Дай испить, – попросил он Теряева, – всю глотку надорвал!

Теряев хлопнул в ладоши и велел подать меду и кубок.

– Тяжелые времена переживаем! – сказал он. – Беда отовсюду! И война, и голод, и дома нелады.

– И не скажи! – Хованский махнул рукой. – Слышь, выдай им Милославского. Теперь на Шорина пошли. Хорошо, коли убежит!

– Не грех и Милославского трепануть, – сказал Куракин.

Хованский усмехнулся и погрозил пальцем. Потом сказал:

– Ну, я сейчас и назад к царю! А вы что делать будете?

– Мы-то? Да вот наш воин, – князь Куракин указал на Петра, – берется стрельцов собрать да свой полк, и по малости укрощать будем. Где можно. Дворец побережем, казну…

– Ну, ин! – сказал Хованский. – Я еду. Князь, нет ли коня у тебя? Мой угнался!

– Бери любого, – ответил Теряев и приказал приготовить коня.

Мятежники бросились к дому гостя Шорина, разбили его, разграбили, искали самого Шорина и не нашли его. Вместо него они схватили его пятнадцатилетнего сына.

– Где отец? – кричали они, встряхивая его.

– Он еще на неделе уехал!

– Куда?

– А не знаю.

– А, щенок! Падаль! Врать еще! Говори, что в Польшу уехал, с письмами от бояр, чтобы царю изменить!

– Не знаю.

– Говори, как наказывает; не то живьем сожгем!

Мальчик заплакал.

– Ну, куда твой отец уехал?

– К полякам с боярскими письмами, чтобы царя извести! – ответил он, дрожа от страха.

– Го-го-го! – загудела толпа.

– Братцы, к царю его! В Коломенское! Пусть на бояр докажет!

– К царю! К царю!

– Всех бояр-изменщиков на виселицу!

– В Коломенское! – И, подхватив мальчика Шорина, толпа хлынула из Москвы.

Хованский выехал от Теряева, увидел движение толпы и вернулся.

– Все бегут из города, – сказал он, – вероятно, в Коломенское. Вы, как они уйдут, ворота заприте, а потом следом войско пустите!

– Хорошо! – согласились градоправители и сделали так, как сказал Хованский.

Ворота заперли, едва вышла толпа.

Петр поручил немцу Клинке ловить со стрельцами оставшихся воров, а сам, собрав свой полк и прихватив еще стрелецкий, три часа спустя двинулся в тыл бунтующим и шел за ними следом, готовя им поражение.

– Не иначе как на Москву ехать! – решил государь со своими боярами, поднимаясь с кресла.

Милославский робко заметил ему:

– Боязно, государь!

Царь взглянул на него и вспыхнул как порох. Глаза его сверкнули.

– Мне боязно? – воскликнул он. – Царю боязно идти к своему народу? Отцу к детям? Да в уме ли ты, боярин? Тебе надо хорониться нонче, – добавил он спокойно. – А цари от народа никогда не прятались!

В это время, забыв придворный обиход, дворянские дети вбежали в палату и закричали:

– Идут, идут! Берегитесь!

Бояре заметались. Милославский бросился в покои царицы и там забился в дальний угол. Вспомнил он, как в 1648 году разъяренный народ шарил Морозова, как расправился с искупительной жертвой, Плещеевым. Вспомнил и затрепетал от ужаса и позора.

Вспомнили это и бояре и бросились кто куда. Царь оглянулся и увидел подле себя только князя Терентия Теряева да дворянских детей.

Он горько усмехнулся и сказал:

– Знает кошка, чье мясо съела. Пойдем, князь! – и твердым шагом пошел к выходу.

Тысячная толпа бежала с гамом и криком, неистово махая руками.

Увидев государя, она бросилась к нему и вмиг окружила его со всех сторон.

Дворцовая стража только ахнула и не решилась, за своей малочисленностью, идти к царю для охраны.