На изломе

Петр вздрогнул, и глаза его сверкнули гневом.

– Катерина! – грозно сказал он. – При мне таких слов не говори! Не учил я тебя еще; как бы не начал!..

Дела!

Это слово теперь переносилось с уст на уста. С новым встретилось старое в лице боярыни Морозовой и все с напряжением и тревогой следили за ее неравной борьбой.

– Боярыня, – говорил Терентий Морозовой, – во дворце царь что ни день ждет тебя с поклоном. Чего не идешь ты? Грозу на себя кликаешь!..

– Сестрица, голубушка, – говорила ей княгиня Урусова, – муж сказывал, царь больно на тебя серчает. Иди скорее, поклонись!..

Морозова улыбалась им обоим в ответ.

– Ах вы, мои заступники! Миленькие вы мои! Как же, подумайте, золотые, я к царю поеду? Приеду, войду, тут меня архиереи благословлять троеперстно станут, приму ли на душу такое поругание? Войду, говорить стану. Поначалу царя благоверным наречи. Благоверным! Подумайте, милостивцы. А какой же он благоверный, коли он слуга антихриста? А там ему и руку целовать надо. Тьфу! Не возьму на душу греха такого!

Терентий молчал, чувствуя правоту ее, а княгиня, сестра ее, умиляясь, говорила:

– Не оставлю я тебя, страстотерпица! С тобой муку приму!

– Мати Феодора, отпусти нас! – просили трусливые инокини.

– Подождите, милые! Придет беда, сама укажу вам, а теперь скучно мне без вас будет!

– Царский посол! – доложила однажды испуганная Меланья.

– Что ж, путь войдет, – ответила Морозова, и в горницу к ней вошел боярин Троекуров, лицом красный как свекла, толстый как боров, с рыжей бородой и рыжими бровями кустиками.

– Уф! – заговорил он, отираясь платком. – Что ж это ты, боярыня, супротивничаешь? Ась?

– Ты хоть лоб-то перекрести, слуга антихристов, – спокойно заметила ему Морозова.

– Лоб? Ах ты! Вот вошел, и сейчас лукавый попутал!

Боярин истово помолился на образ и снова обратился к Морозовой.

– Что ж это ты строишь, мать? – грозно заговорил он. – Царь поженился, в радостях, а ты хоть бы челом ему побила, на радости поздравила. Вишь, на свадьбу не поехала и теперь кочевряжишься!..

Боярыня слушала его с кроткой улыбкой.

Он был ровесник ее покойного мужа, пировал на ее свадьбе, помнил ее красу и величие и теперь приходил прямо в раж.

– Эх, живи боярин Глеб Иванович! Взял бы он плеть шелковую… Ты что думаешь себе? Перед царем ты козявка малая. Царь повелит, и тебя на цепях притащат! Чего молчишь, гордячка? Али не дело говорю? Вот что! Царь прислал меня, чтобы я тебя честью уговорил. Так сказывай теперь: приедешь к царю или нет?

– Нет!

– Как? – Боярин даже попятился и сел с размаху на коник.

– Так, Степан Трофимович, нечего мне у царя твоего делать. Он так думает, а я так! Зла царю я не делаю и дивлюсь только, за что такой гнев на мое убожество!

– Тьфу! – обозлился Троекуров. – Ради Ивашки одумайся!

– А что могут младенцу сделать?

– Ну-ну! Однако и заноза ты, Прокофьевна! Теперь уж на себя пеняй, распрекрасная!

– Челом тебе, боярин! Чего в случае, помяни меня, убогую, в молитвах!

– Помяну, помяну! – пробормотал боярин, уходя от Морозовой, и, тяжко вздыхая, влез на своего коня.

После него был с таким же увещанием князь Урусов, муж ее сестры.

– Эх, сестрица, – говорил он ей, – что тебе? Съездила, поклонилась, а там опять у тебя и келейницы, и юродивые, и весь обиход. Веруй себе по-своему!

– Ах, князь, князь, – с укором сказала ему Морозова, – чему учишь? А? Господа моего обмануть учишь! Разве от Него скроюсь?!

Князь сконфузился и ни с чем вернулся к царю.

Царь сидел в думе. С ним, кроме бояр, сидели патриарх, его духовник, архиереи и настоятель Чудовского монастыря.

Царь выслушал доклад Урусова и гневно нахмурился.

– Тяжело ей бороться со мной, – глухо сказал он, – один кто из нас беспременно одолеет!

Терентий побледнел в страхе.

– Ну-ну! Будем ее из дому изгонять и на суд ваш, пастыри, отдадим. Пусть уж напрямо скажет, како верует?..

– Давно говорили тебе, государь, про это, – вкрадчиво сказал чудовский архимандрит Иоаким, – гордыню ее с корнем вырвать надобно, как сорную траву из злака!

– Так и будет! – решительно сказал царь, вставая. – Не то она только всю Москву мне мутит! Ин быть по сему. Ты, старец, – обратился он к Иоакиму, – и сыск над ней учинишь! К тебе дьяка дам!

Терентий, себя не помня, выскочил из дворца и помчался к Морозовой.

– Берегись, боярыня! Царь на тебя распалился лютым гневом и на тебя людей посылает! Спасайся!

Морозова просияла и словно выросла. Она протянула руки Терентию и братски его поцеловала.

– Весть принес ты мне радостную, голубь мой! Пострадать за Господа – великая честь!

Терентий затрепетал от восторга и умиления, и лицо его сразу оросилось слезами, Морозова спешно пошла по кельям своих инокинь.

– Матушки вы мои, – говорила она им, – время мое пришло. Идите! Может, Господь где вас и сохранит, а меня благословите на дело Божье и помолитесь обо мне, чтобы укрепил меня Господь!

– Сестрица! – вбежала к ней княгиня Урусова. – Час, не более, к тебе с сыском придут!

– Господь с ними! Я готова! – ответила Морозова.

– И я с тобой!

– Благослови тебя Бог, миленькая!