На изломе

– Говорю, государь, про смутьянство, что вслух поносят нас, иереев, и тебя, царское величество, и царевен, и царевичей. Говорю про староверок упорствующих, Феодосью и сестру ее Евдокию. Всем соблазн!..

Царь нахмурился:

– Что же они делают? Али мало им, что в клетях по монастырям сидят?

– Всем, государь, соблазн, – заговорил с жаром Иоаким, – теперь возьми эту Евдокию…

Князь Урусов опустил голову.

– Что она творит? Господи Владыко! Теперь ей наказали мы беспременно в церкви нашего чина службу стоять. Так что ж? Не идет! Ноги, слышь, не служат. Ну, ее на рогожу и волоком тащут, а она-то ругается. А народ видит это и соблазняется.

Царь кивнул.

– Ну а та? Морозова?

– И того хуже! Теперь, слышишь, со старицей Меланьей что ни день видится, письма от нее подметные. Где та старица, ищем и сыскать не можем. А она, боярыня, у себя в железах сидит и поет гласом великим на всю обитель. А то сквернословит! Ей говорят: тихо! А она еще громче. Народ прямо под окнами толпой стоит. В пору палками гнать…

Царь гневно нахмурился:

– Ох, эти мне две супротивницы! Ну что с ними сделаю? Услать их надо куда от Москвы далее, в крепкие железа заковать, за запоры посадить.

Терентий не вытерпел и вдруг сказал:

– За что, государь?

Терентий был белее вешнего снега.

– Веруют так они и за то страждут, – твердо ответил он, – а в чем провинились пуще того? Сделали дело татебное? Воровством, знахарством промышляли? Убийством жили? Гляди, сколько убогих и скорбных приютила у себя боярыня. Не гнушалась в чумное время ходить за больными. Нищих оделяла. Что свеча горела перед Господом! Смилуйся, царь, над нею!

И Терентий вдруг, к общему соблазну, упал в ноги царю.

Царь встал, пылая гневом.

– Что говоришь, безумный! – закричал он. – А супротив меня она не шла? Не поносила меня и святых отцов? Не сказывала, что я по-бесовски верую, а она истинно? Али это не в упрек ныне, своему царю перечить?

Патриарх подал едва заметный знак.

– Как веруешь? Как крестишься? – завопил вдруг Иоаким, бросаясь к Терентию.

Все замерли. Терентий медленно встал и вопросительно взглянул на царя.

Царь отвернулся и глухо повторил:

– Как?

– Так! – звонко и решительно ответил Терентий, подымая два пальца.

Тяжкий вздох пронесся по Грановитой палате.

– Опомнись, князь! – закричал испуганно Шереметев.

Царь махнул рукой.

– Не маленький он!

И, обратившись к Теряеву, грозно сказал:

– Род ваш немало оказал услуг мне и всегда прямил, не то бы огнем спалил я тебя за отступничество! Теперь же иди с глаз моих и жди дома моего решения. Иди!..

Терентий низко поклонился царю и пошел из палаты. Лицо его было светло и радостно.

– Сподобился! – шептал он, ликуя.

Старый князь сидел погруженный в размышления, собираясь идти ко сну, когда в горницу вошел любимец его Антон и остановился в дверях.

– Чего тебе? – спросил князь.

– Государь, Антропка приехал. До твоей милости!

– Какой такой Антропка?

– Запамятовал, государь! Антропка – это стремянный князя Павла!.. Приехал он…

– А-а! Ну что ж? От Аннушки весть какая! Что ж, зови!

Антон вышел и через минуту вошел со стремянным князя Тугаева. Антропка стал на колена и стукнулся лбом об пол.

Князь милостиво кивнул ему.

– Ну, вставай! Сказывай, с чем прислан, откелева? Что князь Павел? Что дочушка?

Антропка встал и нерешительно почесал затылок.

– Ну, чего ж ты?

Князь взглянул на него пристально и вздрогнул.

– Али беда какая? Что? Говори…

– Князь-то наш… – начал Антропка.

– Что с ним?

– Приказал долго жить…

Теряев откинулся и широко перекрестился.

– Царство ему небесное! Что с ним приключилось?..

– Утоп! – тихо ответил Антропка.

Князь побледнел.

– А дочь? Едет?

– А княгиня до тебя послала меня. Скажи, гыт, что я постриг приняла и…

– Что? – не своим голосом закричал старый князь и бросился к теремной лесенке. – Ольга, подь сюда!..

– Ты врешь, холоп? – закричал он на перетрусившего стремянного.

– А вот и грамотка от нее, и волосы ее тут! – сказал он, протягивая вынутую из-за пазухи тряпицу.

Князь жадно схватил ее, развернул, отбросил толстую косу, что змеей упала на пол, и, сломав печать, стал разбирать грамоту.

– Пошел вон! – через минуту проговорил он Антропке.

Тот мигом скрылся.

Князь читал исповедь измученной души.

Грамота, видимо, была написана кем-то иным, монастырским четким почерком, и только подпись Анны свидетельствовала верность послания.

Она писала про свой грех, открывала страшную тайну мужа, его смерть и оканчивала послание: «И мне, грешной, ноне только молитвы и за свою, и за него душеньку. Господь милосерден и простит грешника, а я за его молельщица навеки!»

Грамотка была подписана: «Анна, в иночестве Измарагда».

Князь сжал голову руками и бессильно опустил ее на стол.

В это время в горницу вошел встревоженный Петр.

– Али знаешь, батюшка? – спросил он, входя.

Князь поднял на него мутный взор.

– Чего?

– Терентия государь с глаз согнал. Он в думе старовером объявился!

Князь встал, вытянул руки и зашатался.

– За что, Господи! – пробормотал он.

Петр успел подхватить его и осторожно опустил на лавку.

– Лекаря зови! – крикнул он, выбежав в сени, холопам. В сенях он увидел дворянского сына Никитина.