На качелях судьбы

… Молодое красивое лицо её было спокойно, губы плотно сжаты. На лбу от её тёмных волос не осталось и следа. На фоне всей причёски седые, они, как ореол, окружили лоб, виски и уходили дальше, в узел закрученных на затылке волос. В этой жизни она рано поседела.

Анна наполняла медленно тянущееся время раздумьями. Над нею проплывали облака, разные по цвету и форме: то взъерошенные кони, то горы снега, то медведи, то среди них она видела себя и всю прошедшую жизнь, оставшуюся позади. Но она всегда останавливалась на одной и той же картинке: большой, высокий и надёжный муж, и около них все дети, плотно прижавшиеся друг к другу Она пыталась в облаках отыскать сходство с личиками своих детей, и в воображении ей это удавалось. Но облака быстро проходили, и снова в наплывающих снежных комьях она пыталась отыскать сходство со своим семейством. Ведь дома остались ни в чём не повинные дети, а свекровь, измотанная неурядицами и постоянными бедами, болела всё чаще и чаще. Следить за всеми детьми было трудно, хотя старшенькие помогали.

Так прошёл день. Смеркалось. Она старалась отвлечься от тягостных мыслей, вглядываясь в звёздную неподвижность неба. Появилась луна. Она была такая жёлтая, яркая, висела над ней, словно улыбаясь, и освещала дно ямы. Но скоро скрылась, и стало по-прежнему темно. Она присела на корточки, и перед ней снова поплыли события пережитых дней. Она постоянно задавала себе один и тот же вопрос: когда это кончится? Вот уже четыре раза деревня переходит от красных к белым, и в четвёртый раз её собираются расстреливать. И каждый раз задают один и тот же вопрос: в каких частях служит ваш муж? Где он? Раньше её выручали красные. Как только заберут её, и пойдут по деревне разговоры, что жён красноармейцев будут расстреливать, сразу появятся красные отряды и вытеснят белых.

Но вот на четвёртый раз кто ей поможет? Кругом тишина, не слышно стрельбы, а завтра снова допрос, а потом обещали расстрелять. На военную карту ставилась и её жизнь. Расстреливают за преступления, она их не совершала. А муж? Тогда все были на войне. Кто белый, кто красный даже не по своей воле, и в чём они виноваты? А вдруг он не красный – значит, белый. А может быть, его вообще нет в живых? При этой мысли её сердце защемило. Перед её взором предстали все дети. Они-то в чём виноваты? Что с ними будет? В приют их передадут или тоже расстреляют?

Ночь прошла в тревоге. Она постоянно вздрагивала от стуков, глядя наверх, в открытое пространство, похожее на небольшое окно, в звёздное небо. В синем небе звёзды мерцали, подмигивали, словно подавали надежду: «Ничего, выживем…» От тяжких раздумий, неудобства положения силы её таяли. Как сложатся события? Нельзя было загадывать не только на двое суток вперёд, но и на два часа.

Рассвело. Наверху послышался разговор нескольких человек: «Бери её за другой конец, я за этот, а ты посредине». Через несколько минут в яму опустили лестницу, за нижний конец которой она должна ухватиться и вылезти наверх. Она подчинилась и осторожно стала подниматься вверх. Почувствовала запах тепла и увидела, что кое-где по двору проступала зелень. Она не могла надышаться тем свежим воздухом наверху, который резко отличался от воздуха на дне ямы.

Скомандовали: «Руки назад, иди по дорожке к стенке». Поняв, что это конец, она закрыла лицо ладонями, постояла какое-то мгновение. Получив толчок дулом ружья в спину, она оторвала ладони от лица и зашагала тяжёлыми шагами убитого несчастьем человека. Она шла, но ноги её не слушались, и эта дорожка по двору казалась ей бесконечной.

Услышав команду «Стой», она остановилась. «Повернись». Повернувшись, она увидела против себя белого офицера и несколько солдат с ружьями, выстроенных в цепочку, друг около друга. Офицер вместо ружья держал белый платочек. Оцепенение ужаса глядело из ее немигающих глаз. От сильного потрясения слёз не было. Они застряли где-то далеко и не поступали к глазам.

Офицер обратился к ней: «Последний раз тебя спрашиваю, где твой муж? Сейчас взмахну белым платком и тебя не будет». Анна молчала. Она и раньше думала, хоть бы и точно знала, все равно бы не сказала ничего, не предала Парфирия. Её мозг был совершенно отключён. Подняла голову вверх. Посмотрев в небо, вспомнила слова из Библии: «Отцу Небесному не слабость угодна, а крепость духа».

Белый офицер поднял белый платок над собой. Солдаты ждали последней его команды: «Пли!»

Вдруг все увидели, что с пригорка бежит женщина и машет руками, держа в них что-то, и кричит: «Не стреляйте, не стреляйте! Её муж нашелся! Вот письмо!» Офицер оглянулся, увидел женщину, несущуюся с пригорка, как на парусах, дал команду: «Отставить». Вглядываясь вдаль, Анна узнала в ней соседку, тоже по имени Анна. Женщина, подбежав к белому офицеру, стала что-то говорить. До Анны доносились отдельные слова. Она показывала письмо и говорила: «Вот от её мужа письмо пришло, он нашёлся». Офицер взял письмо, начал читать почти вслух: «Здравствуй, дорогая Аннушка, и, наши детки!» Дочитав письмо до конца, он увидел обратный адрес, номер части Белой армии. Долго ещё крутил его, перечитывая несколько раз. Потом дал команду всем: «Отставить. Солдаты, кругом. Шагом марш!» Анну отпустили.

Домой возвращались они вместе с соседкой. Соседка вертела письмо и рассказывала, что она получила письмо от своего Петра и в душе благодарила его за то, что он не назвал детей поимённо и не указал своего полного имени и фамилии, а поставил только роспись и номер своей военной части и местонахождения… «Вот я и не спала всю ночь. Думала, думала как помочь тебе? Еле утра дождалась и сразу побежала на командный пункт. Вдруг поможет…»

Только сейчас у Анны глаза от пережитого потрясения наполнились холодными слезами. Волнение сердца подсказывало, что в этот миг не важно существо разговора, и лишь отдельные слова доходили до её слуха. Она резко повернулась к ней, крепко обняла. Слёзы рекой полились из её глаз по щеке. Она могла только вымолвить: «Ты спасла мне жизнь, а детям мать». Положив голову на плечо соседке, она разрыдалась. Дальше они шли в обнимку, обе обливаясь слезами. Одна от счастья, что увидит снова детей, и благодарности Всевышнему. Другая, довольная собой, своей догадкой, тем, что смогла помочь соседке, и они снова вместе…

До деревни Половинное вести из столицы доходили не так быстро. Жителям этой деревни позже стало известно, что совершилась революция, что на юге Белые войска признали своим командующим генерала Деникина, а Сибирь находится под властью адмирала Колчака, провозгласившего себя Верховным Правителем России. В эти огромные силы входило всё казачество и офицерство русской армии. Они намеревались соединиться, создать кольцо вокруг Москвы.

Красная Армия дралась против этих Белых армий. В неё входили рабочие, матросы и бывшие солдаты, а позже и крестьяне.

К этому времени под влиянием жесткой политики большевиков ситуация стала меняться. Большевики контролировали территорию центральных районов России, где проживало около сорока процентов всего населения России. Защищая Советы, Москва не прекращала мобилизацию людей в Красную Армию.

На просторах Сибири воевали обе армии. Полководец Красной Армии стремился отбросить войско адмирала Колчака к югу Сибирской магистрали.

В июля 1918 года армия Колчака бросилась на Красных в грозной решимости. Белые надеялись вырвать победу. Но пятого августа Красные одержали верх по всему фронту.

Действия происходили на юге Сибири, в Омской области, и в близи города Петропавловска. Во многих случаях Красная Армия добивалась успеха, приходилось даже штурмовать занятые белыми города. Боролись за каждое село, деревню. Измотанные гражданской войной села переходили под власть то одной армии, то другой по четыре-пять раз. В середине октября 1919 года, получив подкрепление, погнали белых вдоль железной дороги до Петропавловска. В конце октября сопротивление Колчака было окончательно сломлено. Вечером двенадцатого ноября Колчак и его штаб покинули Омск на семи поездах, три из которых везли золотой запас бывшей Империи, когда-то отбитый у красных в Казани.

Парфирия мобилизовали в ряды Красной Армии. Он, как и все бойцы, выполнял обязанности пехотинца. Положение не только всей армии, но и его отряда постоянно менялось, и точного адреса не мог знать никто. В один из боёв он был тяжело ранен.

Выдалась морозная тихая ночь. Он очнулся. Луна ярко светила ему прямо в лицо. Его куда-то везли. Он пытался пошевелить рукой, ногой, но не смог. Боль сковала всё тело. На губах засохла кровь, хотелось пить. Решил позвать седока, но из гортани исходил не голос, а тихий хрип. Ему очень хотелось кричать, двигаться, но он не мог этого сделать. Наконец-то седок уловил его хрип и сказал: «Потерпи, браток. Скоро уже госпиталь. Благодари Бога, что тебя подобрали. Думали, что ты помер». Он корчился от боли, но иногда впадал в забытьё и тогда ничего не чувствовал. Временами ему казалось, что он в каком-то мокром липком мешке. Лошади остановились. Седок скомандовал: «Открывай ворота, да побыстрей носилки! Он совсем немощный!» Парфирий почувствовал холод, и его тело положили на что-то твёрдое…

Врачи долго боролись за его жизнь. Выходили. После ранения у него одна нога была короче другой на четыре сантиметра. Одна из пуль попала в сухожилие. Доктор во время его выздоровления часто над ним подшучивал: «Ходить теперь до конца жизни будешь на каблуках». Когда ему разрешили вставать, первый раз он осторожно спустил ноги с кровати. Затем стал осторожно опускаться на пол. Встал одной ногой, а второй он не мог достать до пола. Кое-как вторую поставил на носочек, пятка не касалась пола. Схватившись за спинку кровати, он подумал, что у него голова кружится и он какой-то кривой. Начал передвигаться по полу, держась за кровать и покачиваясь. Вошёл в палату доктор: «Даты, брат, учиться ходить начал. Ничего, ничего всё образуется. Сделаем тебе костыль, и всё будет в порядке».

Находясь в госпитале, Парфирий думал, что как только поправится, непременно напишет письмо домой. Дойдёт ли оно? Раньше совсем не мог, часть их постоянно находилась в движении. А сейчас вернётся ли с ответом? И как долго он ещё пробудет в госпитале? Мысли об этом не покидали его.

Походив несколько дней с костылём по палате, он стал чувствовать неудобство и стыд: ведь молодой ещё. Ходил так, ходил, потом додумался: «А что, если я банку привяжу к пятке?» Нашёл поменьше жестяную баночку, прибинтовал её и сразу почувствовал облегчение. Доктор увидел эту картину, заказал ему сапоги, а на одном сделал набойки в виде каблука повыше. Принёс в палату, померили – подошло: «Ну, вот, и на каблуках у тебя хорошо получается. Так что комиссия тебе не светит».

Так как в армии каждый человек был на учёте, его не комиссовали, а оставили при санбате. Вменили в обязанность с поля убитых собирать и подвозить к братским могилам. Служба его продолжалась. Он часто думал об Анне, о детях, о доме… Как они там? Сыты ли? Кругом такой голод, разруха. Сам себя успокаивал: Анна костьми ляжет, но детей чем-нибудь да накормит. Да и не одна она там, а с родителями. Парфирий не знал, что при повторной мобилизации забрали и отца, и его уже нет в живых. В деревне остались одни женщины, немощные старики да дети. Писать он по-прежнему не мог. Места дислокации постоянно менялись, в госпитале долго пролежал, а сейчас то же самое. Письмо дойдёт ли? А может, быстрее похоронка?…

Выделили ему лошадь с санями, стал он ездить по полю после отшумевшего боя, собирать убитых, а пули так и свистели кругом… Везёт, бывало, в санях убитых солдат, а пули в него так и летят. Приезжал в госпиталь в продырявленной шинели. А потом решил обхитрить противника: положит бойцов убитых, сам сядет между ними, одного сзади посадит, другого спереди – так и жив остался.

Беспорядки после войны ещё долго продолжались. Позже детям своим он рассказывал: «Не бойтесь мёртвых, а бойтесь живых».

Тем временем поезд с Колчаком и его окружением нёсся к Иркутску. В Иркутске прорваться не удалось, там шли ожесточённые бои и не давали хода белым. Легенда о «железной воле» Колчака разрушилась. Четвёртого января 1920 года он издал последний указ о передаче власти. Так закончилась его карьера на высочайшем посту Белого движения.