На качелях XX века

Сталин был, как и в последующие встречи, в сером френче. Из членов Политбюро ясно помню А.А. Жданова. Нас усадили за стол. Меня сначала удивило, что даже для первого знакомства обошлись без рукопожатий. Затем я сообразил, что это во всех отношениях целесообразно. Одни рукопожатия превратились бы в большую никчемную ежедневную работу. Справа от меня сидели Ю.А. Жданов — зав. Отделом науки и высшей школы ЦК и Шепилов[263] — зав. Отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), в который входил и Отдел науки ЦК. Я впервые присутствовал на подобном заседании и после того, как мы расселись, ждал какого-нибудь сигнала для начала. Его не было. Посторонний разговор. Маленькая заминка. Тогда я спросил: «Позвольте докладывать?» Сталин с маленьким оттенком раздражения сказал: «Ну мы же только и ждем». И я начал доклад, по возможности лаконично и ясно рассказывая о каждой работе. Иногда А.А. Жданов, который в этот раз был куратором и подробно ознакомился с работами, вставлял замечания. Иногда Сталин задавал вопрос. Когда перешли к изобретениям и конструкциям, главным образом военным, Сталин был в своей сфере и по каждому самолету, танку, орудию знал все данные, все достоинства и недостатки и состояние производства, так что достаточно было назвать премируемый объект.

Через какое-то время после начала доклада, но когда рассмотрение еще не было окончено, события приняли неожиданное направление в отвлечение от «повестки дня» или скорее от «повестки ночи». Сталин обратился к младшему Жданову (Юрию Андреевичу), спросив, что это за доклад он делал в Политехническом музее по поводу Лысенко. Надо сказать, что об этом на днях сделанном докладе много говорили в Москве, особенно в научных кругах, и те, с кем я мог разговаривать, радовались и хвалили Ю.А. Жданова. Юрий Андреевич ответил в таком роде, что он критически разбирал в свете современной науки теории Лысенко, что лысенковские воззрения с научной точки зрения не выдерживают никакой критики, что они тормозят и тянут назад всю биологическую науку.

«Кто вам поручал этот доклад?» — последовал вопрос Сталина, в голосе его слышался металл. Юрий Андреевич уже стоял и, слегка побледнев, твердо отвечал, что он делал доклад по собственной инициативе. Я взглянул на А.А. Жданова и увидел, что он весь покраснел и очень волнуется. Дальше диалог продолжался так (ручаясь за его смысл, я не могу по памяти воспроизвести его дословно). Сталин: «Как же так? Наше сельское хозяйство живет и дышит работами Лысенко, а вы идете против него и пытаетесь его дискредитировать. Слыхано ли у нас, чтобы работник ЦК проявлял собственную линию, выступал по собственной инициативе?! Ну-ка, скажите мне» (это уже в сторону членов Политбюро). — Голоса: «Так не бывает, это неслыханно». Шепилов сидит бледный рядом с Ю.А. Ждановым (он как начальник отвечает за действия Ю.А. Жданова).

Сталин далее говорит: «Вот что, вам надо подумать (как будто в сторону Шепилова), как ликвидировать сделанное, дезавуировать это выступление, поднять Лысенко. Только так, чтобы Юрия Жданова не ударить, ведь он это по младости и непониманию, а намерения у него были хорошие».

Так родилась знаменитая сессия ВАСХНИЛ 1948 г.[264], чуть ли не на двадцать последующих лет утвердившая лысенкоизм и затормозившая развитие биологической науки.

У великих людей и ошибки великие!

Не помню, как закончилось это заседание. Впечатление от описанного «отклонения от повестки» было так сильно, что подавило все остальное. И как ни сильно было это впечатление, я совершенно не представлял себе страшных для советской науки последствий будущей сессии ВАСХНИЛ.

Я был председателем Комитета с 1947 по 1961 г. включительно и, таким образом, участвовал еще в четырех или пяти заседаниях Политбюро ЦК, вплоть до последнего года жизни Сталина. Позднее процедура была упрощена, и Комитет получил право присуждать, а не только рекомендовать премии.