На капитанском мостике

П л а т о н о в. И теперь последнее. Относительно моего преуспеяния. Да, я ничего не смог достичь, не стал ни академиком, ни министром, ни журналистом. Но в каждом академике есть частица Платонова: это я ему уступил дорогу, я пошел строить, а он учился наукам. Извините, Юрий Михайлович, но чем-то обывательским повеяло от ваших рассуждений.

М а р а с а н о в. Тихон Ильич, запрещенный прием! Я, может, не меньше вашего люблю свою Родину. Если что, я тоже смогу постоять за нее. А думать — это мое право! Я не виноват, что я не люблю ура-патриотических фраз.

П л а т о н о в. Здесь мы сходимся. Я тоже не люблю. Сожалею, но вынужден вам сказать, что ваши рассуждения похожи на рассуждения тех, кто с бешеной злобой ненавидит нас. Знаете, что сказал один зарубежный деятель, довольно либеральный?

М а р а с а н о в. Посвятите, я с удовольствием вас послушаю.

П л а т о н о в. «Надо сделать все, чтобы у русских не было: ни Матросовых, ни Космодемьянских, ни Кошевых. Надо растворить их коммунистические убеждения в общечеловеческом гуманизме».

М а р а с а н о в. Тихон Ильич, но это же совсем другое. Я говорю о праве критики. Нельзя становиться в позу: если мое, пусть серенькое, а критиковать не смей!

П л а т о н о в. А вы подумайте хорошенько.

М а р а с а н о в. О чем?

П л а т о н о в. Одно вам могу сказать — ни партия, ни мы, участники былых сражений, пока мы живы, никому не позволим перечеркивать путь, пройденный нами. Уважение к живым начинается с уважения к памяти мертвых. Я одного хочу — чтобы вы, друг мой, гордились своей Родиной, любили ее, знали бы и помнили, в каких муках рождалось наше государство, в какой ожесточенной борьбе. И чтобы вы, Юрий Михайлович, с честью продолжали славные дела своих отцов.

М а р а с а н о в. Ну что ж, Тихон Ильич, спасибо за урок политграмоты. Я, можно сказать, теперь стал вполне образованным, просвещенным!

П л а т о н о в. Ваша ирония вам идет, только вы напрасно иронизируете.

М а р а с а н о в. Вы меня не поняли. Я нисколько не иронизирую.

П л а т о н о в. Человек, Юрий Михайлович, силен верою в свое великое назначение, верою в непременное торжество великих идеалов. Как только он теряет веру, так тут же наступает крах. Он неминуемо скатывается в мещанское болото, становится обывателем, точнее — потребителем в обществе. И на людей-то он смотрит: «А что я могу с него иметь?»

М а р а с а н о в (смотрит на часы). Да, Люба, видимо, задерживается. С вашего разрешения, я как-нибудь зайду. Рвать по живому, Тихон Ильич, всегда трудное дело.

П л а т о н о в. Что ж, до встречи, Юрий Михайлович!

Марасанов прощается, быстро уходит.

(Посмотрев ему вслед.) Пусть подумает. А пока Любы нет, я, пожалуй, сейчас фотографии повешу на прежнее место. Это ведь не частная коллекция. Эти фотографии — живая история одной человеческой жизни! (Вешает фотографии, с настроением поет.)

Нас венчали не в церкви,
Не в венцах, не с свечами;
Нам не пели ни гимнов,
Ни обрядов венчальных!
Венчала нас полночь
Средь мрачного бора;
Свидетелем были
Туманное небо
Да тусклые звезды;
Венчальные песни
Пропел буйный ветер
Да ворон зловещий.

Незаметно входит  Л ю б а.

Л ю б а (подпевает).

На страже стояли
Утесы да бездны,
Постель постилали
Любовь да свобода!..[5]

П л а т о н о в. Пришла моя маленькая хозяйка?

Л ю б а. Пришла!

П л а т о н о в. Опять заседала?

Л ю б а. Опять, отец. А ты фотографии решил повесить?

П л а т о н о в. Да, а то, чего доброго, могут запылиться, а потом и затеряться. Мало ли что с ними может случиться!

Л ю б а. Ну и правильно! Я сейчас помогу!

П л а т о н о в. Нет, нет, я сам! Ты уж занимайся хозяйством.

Л ю б а (заметив на тахте перчатки). Папа, у нас кто-нибудь был?

П л а т о н о в. Марасанов тут к тебе заходил.

Л ю б а. Уж не мириться ли?

П л а т о н о в. Обещал еще раз зайти.

Л ю б а. Ну, и о чем же он тебя на этот раз просил?

П л а т о н о в. Он ничего у меня не просил. Я дал ему немного денег на кооператив.

Л ю б а. Отец, как ты мог ему давать деньги? И вообще, как можно было такое ничтожество принимать?

П л а т о н о в. Извини, Люба, но я не понимаю твой резкий тон.

Л ю б а. Ну да, ты же у нас добрый, отец. Если хочешь знать, я тебя насквозь вижу. Ты все стараешься, чтобы твоя дочь была счастливой. И потому ты дал ему деньги.

П л а т о н о в (перебивает). Неправда, Люба!

Л ю б а. Нет, это правда, отец! Но у нас же нет ничего общего.

П л а т о н о в. Знаю! А деньги я ему дал свои. И ты можешь меня не упрекать.