На картине

О.В.Н. всегда садится со мной рядом, и мне совсем не остается воздуха. Я начинаю думать такое, что бедный Весноватов испуганно прыгает в сторону. Потом краснеет, уходит, и я ему за это благодарна. О.В.Н. директор завода, меценат и коллекционер, но все это не имело бы значения, не будь он таким красивым. На его губы даже смотреть стыдно.

И он любит шептаться со мной, пока текут скучные речи, и в такие минуты я забываю, что он, по выражению Конуры, спит с “полгородом”.

О.В.Н. — манна небесная, его на всех хватит. Но я не хочу ее пробовать — выше и лучше, чем сейчас, не будет, я слишком взрослая, чтобы не понимать такие вещи. Тем более сейчас О.В.Н. не спешит садиться рядом — появляются дорогие гости, Венецианян со свитой — под предводительством моего бывшего мужа Александра. Он расширился, а еще потемнел, как плохая картина. А раньше был похож на хохочущего ангела.

Венецианян идет впереди всех, как положено, вместе со своей пейрафобией. Десять раз предупредила, что не будет выступать, — хотя мы и не просили.

Потемневший ангел подходит ко мне и смотрит обиженно, глаза в глаза. Но я вижу, у Александра есть козырь под крылом. Сейчас он швырнет его на стол:

— Помнишь “Мертвую музу” Копылова? Так вот, я вчера продал ее Анне Вазгеновне и готов купить Таське айфон, айпад, и что там еще у нее в списке?

Ай-ай-ай.

У Венецианян в руке — как икона у богомолки на крестном ходе — торчит упакованная картина.

“Где же ты, Весноватов?” — думаю я. И он тут же появляется.

— Туточки! Не волнуйтесь, сегодня я весь ваш.

— А завтра? — глупо спрашиваю я. Но Весноватов не отвечает, а снова комкает свою бороду и пытается засунуть ее в рот.

Александр брезгливо смотрит на художника и возвращается в стадо Венецианян.

Шаман берет с подноса бокал с шампанским и лихо выпивает его одним глотком.

Юлия Конура стоит перед картиной “Сон девушки” и так смотрит на нее, как я — на О.В.Н. Она так ощутимо хочет эту работу, что мне становится неловко. Нельзя видеть людей в такие моменты, — Конура, если честно, красавица, но сейчас, во взалкании, она выглядит как героиня триптиха Арчибальда Самойлова “Тигриный шабаш в деревне Колютково”.

— Жуткое зрелище, — согласен со мной Весноватов.

А мне звонит Жанусик. У нее дар — звонить некстати, и она этим даром активно пользуется.

— Ну что, как дела? — веселый голосок в трубке слышу не только я, но и все окружающие. Венецианян вздымает густую монобровь. Самойлов хмурится и цыкает языком.

Жанусик отлично знает, что у меня — открытие выставки. Я злобно выключаю телефон. И думаю о том, что в последний раз не кривила душой в тот день, когда Александр принес домой “Мертвую музу”. После этого не было ни одной прямой линии, ни одного искреннего слова.

Весноватов грустно смотрит на меня и молчит. Конура идет к нам, чеканя шаг, рядом раздается плач Ярославы.

— Фи, такая взрослая девица и плачет, — пытается пошутить Весноватов, но Конура окидывает его ледяным и одновременно с этим испепеляющим взглядом. А потом вспоминает, кто это, и лепечет сладко:

— Я готова купить вашу картину.

— О, даже не знаю, что вам сказать, — откликается Весноватов. — Мы должны спросить Зою.

— Нет! — кричу я. — Ни за что!

Только представлю себе, как мои личные пеликан и черепаха будут висеть на стене в доме Конуры, — ни за что! Дом у нее, я уверена, весь белый, как платная больница.

— Зоя, что происходит? — это угрожающе шепчет Гера Борисовна.

— Зоя? — беспокоится Вась-Вась. У него почему-то кошелек в руке, и он, рыжий-бедный, так похож сейчас на Иуду. “Тайная вечеря” по-английски — “последний ужин”. Какой примитивный язык!

Даже Венецианян безотрывно смотрит на меня сонными и надменными восточными глазами. Она похожа на верблюда! — наконец-то догадываюсь я.

— Точно! — говорит Весноватов. — Думаю, мне пора уходить.

— А как же картина?

Весноватов подходит к стене и снимает картину. Таким решительным движением — как, наверное, платья с любовниц. Смотрит на картину влюбленным взглядом, а потом вручает мне.

— Бери! Надо же тебе выяснить, зачем снится черепаха.

Мы перешли на ты, а я и не заметила.

ГББ, журналисты, хор и кордебалет — все замерли, трепещут. Венецианян готова забыть о своей пейрафобии — под нею там таится ораторская страсть. Она делает шаг, два, десять к микрофону и начинает блеять о своей бездарности. И о том, что она торжественно дарит любимой галерее лебединую песню своего бесценного учителя. На освободившееся от моего сна место Гера с Вась-Васем поспешно вешают “Мертвую музу”, услужливая Диана Королькова, уставшая подавать надежды, подает им портрет: и поправляет, чтобы ровно висел.

Мне все верно помнится — портрет ужасен. С годами стал еще хуже, и от этой мертвой тетки пахнет, разит — неужели это чувствую только я?

— Не только, — говорит на прощанье Весноватов. — Кстати, тебя скоро уволят.

— Зоя, зайди ко мне срочно! — приказывает Гера Борисовна и уходит в кабинет, нервно стуча копытами. То есть, конечно же, каблуками.

— Я вам скидку сделаю, — обещает подвыпивший шаман, — но вас обязательно надо почистить с бубном.