На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

Пущенные в полку ложные слухи о том, что офицерами при хозяйственной части получалось довольствие в неограниченном размере, были опровергнуты полковым комитетом. Комиссия, назначенная для проверки отчетности по хозяйственной части, состоявшая из самих солдат, нашла, что нескольким офицерским семьям, живущим в Сарыкамыше, выдавались пайки, за что с них производилась, согласно правилам, соответствующая денежная удержка. После этого случая доверие к офицерам еще больше возросло. С внешней стороны казалось, что кризис государственного переворота начал в армии проходить. К сожалению, это затишье оказалось прологом к приближавшейся российской катастрофе. Разраставшаяся анархия, неутомимая и, признаться, систематическая работа в тылу большевиков начали проникать на фронт. Нас усиленно начинают посещать агитаторы всех оттенков красного цвета. Первые из них не отличались ни способностями, ни силой внушения. Видно было, что судьба выбросила их на эти роли совершенно случайно.

Так, первым проводником культа новой жизни у нас в полку оказался прибывший матрос Черноморского флота. Это был детина в косую сажень с приятным лицом. По существу, он ничего не сказал людям. В продолжение нескольких минут он проклинал деспотизм дома Романовых. В чем состоял этот деспотизм, он, по всей вероятности, сам мало отдавал отчет.

Его бесконечное повторение фразы «триста лет пили нашу кровушку», очевидно, кому-то стало невтерпеж, и тот заметил:

– Не видать по твоему лицу, что у тебя высосали кровушку.

Это замечание вызвало общий смех слушателей, а в то же время и гнев говорившего.

– Брось, товарищ, буржуазную привычку перебивать оратора! – закричал матрос. И тут же, к удивлению всех, обрушился почему-то всей силой морского лексикона на монахов.

– А почему вы к нам приехали? – спросил кто-то.

– Как почему, – обиделся матрос. – На нас-то теперь все держится. Мы командуем, а не буржуи. Да здравствует Красный флот и Красная армия! – закончил матрос речь.

Приехавший вслед за ним рабочий из Бакинских нефтяных заводов на нас произвел другое, выгодное впечатление. В нем оказались и ум, и воспитанность, и скромность, так свойственные хорошему русскому человеку. Приехав, он прежде всего представился командиру полка и попросил у него разрешения поговорить с представителями полка. В его разумных словах проглядывало опасение за развивавшуюся в тылу анархию, становившуюся опасной и для России, и для революции. Как разумный человек, он призывал всех к спокойствию и к повиновению, называя всякого рода нарушения воинской дисциплины изменой народному делу.

Но вскоре все эти безвредные пропагандисты были заменены искусными мастерами агитации, явно опасными для существования самой армии.

Это были уже открытые агенты большевиков, стремившихся к разложению армии, к заключению мира, хотя бы самого позорного, во имя осуществления фантастичных и кровавых целей. Своих многочисленных агентов они вербовали главным образом из рабочих масс, матросов и из солдат, заполнивших тыл под видом участников всевозможных съездов и т. п. Кроме того, в действующих частях нашлось достаточно горючего материала для восприятия этого нового и гибельного учения.

Лично я был уверен, что своих агентов большевики имели в частях еще задолго до революции. Их работа началась везде и всюду в одно и то же время и велась по одной и той же программе. Возгласы «бросайте фронт, идите домой делить землю» докатились до Кавказского фронта. Эта зараза, подобно чумной бацилле, стала быстро распространяться, поражая души даже лучших солдат. Лозунг «мир без аннексий и контрибуций» начал заменяться лозунгом «мир хижинам – война дворцам».[256]

Активными и непосредственными растлителями полка были печальной памяти прапорщик Сидоров, врач Бродский, солдаты Рапопорт, Гросс и Стрижиченко. Считаю не лишним остановиться хотя бы вкратце на их характеристике.

Первый из них – прапорщик Сидоров, прибывший в полк в конце войны, – был часто встречавшийся у нас тип так называемого неудачника в жизни. В этой замкнутой полуинтеллигентной натуре чувственности оказалось больше, чем ума. Он был весь соткан из злобы и порока, и над всем у него доминировала бессмысленная жажда мести. В его словах была сплошная ложь, и это служило ему средством для достижения поставленных им целей.

Ограниченным умом он все же понимал, как нужно бить по больным струнам наполовину распущенных людей: