На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

Трудно мне сейчас передать глубину своих тяжелых переживаний в те безотрадные минуты. Половина всей службы состояла в приеме бесконечных телефонограмм, не имеющих ничего общего с несением службы. Не оскорбляемый, не презираемый, я видел, что я постепенно становлюсь в положение инструктора, советчика, судьи, уговаривающего, но только не начальника.

– Мы вас будем слушать, но наступать не пойдем, – говорили мне. – Господин капитан, решите, кому из нас ехать в отпуск?

– Теперь это меня не касается, обратитесь в свой ротный комитет.

– Да ну их к черту, эти комитеты. Раньше, когда была одна голова, куда было лучше.

Обходя сырые и грязные от дождя окопы, вместо бодрых ответов часто слышалось:

– Когда же нас сменят и когда кончится эта проклятая война?

– Терпимо ли, – привязался один ко мне скорее какой-то мужичишка, чем солдат, – в грязи, во вшах, недоед и пули…

– Да, хорошие солдаты терпели и будут терпеть, а для дряни все невыносимо, – ответил я.

– Вам-то хорошо. У вас и кроватка, и обедик, и одеты вы.

– Врешь! – крикнул я, потеряв терпение.

– Замолчи, перестань скулить, – услышал я по адресу мужичишки слова людей.

Такие сцены становились в порядке дня. Как тяжело было коротать дни без веры, без надежды и чувствовать приближение трагического конца.

Кажется, около середины июня нас сменили дербентцы. Смена произошла с несколькими эксцессами, которые еще больше понизили моральный уровень полка. Прибывшие квартирьеры от дербентцев оказались новыми разрушителями полка.

– Товарищи, вы отстали от прогресса! – кричал распоясанный, с заломленной на затылок папахе дербентец.

Какой-то прапорщик-грузин часа два распинался о необходимости чистки полков от реакционных элементов.

Другой, кажется подпоручик, истерически кричал:

– Товарищи кубинцы! Где у вас секции: политическая, культурно-просветительная, крестьянская, рабочая?! Вы преступно спали, и вы за свою пассивность можете ответить перед революцией!

Но что меня особенно поразило, это выступление на митинге подполковника-дербентца Мебуке.[259] Он людям доказывал, что они имеют права на какие-то деньги чуть не за всю войну. Он нес этот вздор с целью расположить в свою пользу массу солдат. И это делал тот, кто еще до войны и во время нее не раз показывал несправедливость и жестокость в отношении людей. По этому поводу лично я два раза столкнулся с Мебуке, когда он служил при штабе нашей дивизии. «Мерзавец!» – хотелось крикнуть перед лицом двухтысячной толпы, но, увы, во избежание могущих быть тяжелых последствий для всех офицеров – пришлось умолчать.

В довершение всех неприятностей было получено приказание, чтобы при смене пулеметные команды Кубинского полка, впредь до особых распоряжений, оставались на позиции.

Это вызвало протест моих людей, которые через своих делегатов заявили, что они не хотят расставаться с полком и снимутся с позиции по своему желанию. Прибывший в Чардакли начальник дивизии генерал Карнаухов попробовал было уговорить людей, но это успеха не имело. Тогда, очевидно, по совету командира полка, начальник дивизии вызвал меня с правого боевого участка и предложил мне оказать на людей воздействие. При всем моем старании я не достиг желанных результатов. Люди оставались на своем, требуя смены. И вот по этой причине начальник дивизии оказался мной очень недоволен. Приходишь к заключению, что кроме других обязанностей службы офицер в то время должен был владеть и умением уговаривать подчиненных.

Через несколько дней приказ о пулеметных командах был отменен, и они, если можно так выразиться, снялись с позиций на законном основании. В один из знойных дней полк выступил из Чардакли в Эрзинджанскую долину, где должен был встать в качестве резерва дивизии.

Эрзинджанская долина! Сколько приятных воспоминаний об этом чудном крае! Ведь она была лучшей жемчужиной наших побед! В нее вошли победоносные полки 39-й дивизии. Здесь было величие их славы, но и здесь волей судеб суждено было им потерять солдатское сердце. Здесь они променяли славу на бесславие, а воинскую честь на позор.

– Ваши четыре полка – это четыре могущества, четыре величия,[260] – говорил мне один корреспондент после взятия Эрзерума. Сейчас эти четыре могущества представляли собой четыре немощи, четыре бессилия.

На что они были способны теперь…

В лучшем случае они могли уйти с фронта, отдать без борьбы все то, что ими же годами было завоевано героической и легендарной борьбой. В стремлении к победе, к новым лаврам они достигли высокого пьедестала, но удержаться на нем не смогли.

С внешней стороны все было спокойно. Турки, кроме разведок, никаких действий не предпринимали, хотя о нашем разложении они отлично были осведомлены. Они все видели, но пока не верили этому.