На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

Возлагая на себя столь тяжелые обязанности, Керенский забыл, что для военного дела не надо было слов, а нужны были главным образом знания, трезвый взгляд на вещи и железная воля. Он хвастался своим подпольем, но, на мой взгляд, он и его хорошо не знал. Он упустил из виду, что в подполье, кроме одной масти крыс, существовали еще и другие, смертельно ненавидевшие друг друга. Керенский или не понимал, или же боялся оградить армию от вылезших из подполья тех партий, учения коих являлись явно гибельными для русской государственности.

Наоборот, в достигнутом величии он старался показать им покровительство. Они же, то есть его противники, смотрели на него по-своему, но совершенно правильно. Они просто решили его использовать как выгодного попутчика до первой станции, а затем, выбросив его за окно, поехать дальше по русской революционной дороге уже самостоятельно без помощи социал-демократов и социал-революционеров. Все заверения военного министра о наступающих строгостях, о введении им смертной казни никакого впечатления на солдатскую массу не производили. Да и вообще в долговечность его эпохи, так называемой «керенщины», никто не верил.

– Коли у него рога нарастут, то его быстро сменим. Видали мы настоящих министров, да и то их не побоялись.

Вот каково было солдатское мнение о новом военном министре. Может быть, Керенскому, вылезшему из подполья, больно было смотреть на яркий свет, и поэтому он многого и не видел.

Да, но зато мы, офицеры, маленькие люди, забитые в окопы, в далекие трущобы Турции, видели все.

Мы видели, что над всем русским хаосом властвует какая-то разумная, но явно враждебная существу России сила. Мы видели, что эта сила хочет развалить армию, стереть с лица земли офицерство, интеллигенцию, а целое поколение использовать как навоз для удобрения нивы, плоды которой будут отнюдь не для русского народа.

Я проснулся и не верил ушам. За полотнищем палатки слышалась мерная поступь сотни ног идущей роты. Где-то в стороне слышалась команда:

– По забору у виноградника десять. Взвод, пли.

«Что такое?!» – подумал я.

Но вот вблизи палатки послышался сильный баритон фельдфебеля Шелегеды:

– Выводи взводы на учение. Чего там завозились конюха. Я приказал всем быть к пяти часам на ногах.

– Что за метаморфоза? – спросил я себя вслух. Неужели все было кошмарным сном? Или, может быть, я теперь вижу какое-нибудь прекрасное сновидение? Но нет, я не сплю.

Не успел я вылезти из-под одеяла, как услышал чей-то голос:

– Разрешите войти.

– Войди.

Передо мной, слегка согнувшись под палаткой, стоял рослый дежурный по команде.

– Господин капитан, в команде за истекшую ночь никаких происшествий не случилось. Взводы выведены на занятия. – Я с удивлением смотрел в глаза унтер-офицеру. – Господин капитан. К чертям все митинги. Нажрались свободы, и будет. Генерал Корнилов[263] принял армию и приказал всю эту сволочь орателей переловить, перестрелять и начать по-христиански нести службу.

Я продолжал недоумевать. Но вот ко мне влез радостный Шелегеда.

– Извольте, господин капитан, приказ, полученный ночью.

Я взял приказ в руки и прочитал. В нем было воззвание нового главнокомандующего генерала Корнилова, а затем следовали указания о немедленных и решительных мерах, включительно до расстрелов, против всех ослушников и нарушителей дисциплины. Воззвание было написано коротко и сильно.[264] Это было первое правдивое и решительное слово витязя земли Русской.

– Да, – сказал я Шелегеде, полный радости. – Россию может спасти сын солдата, сын казака, а не рехнувшийся адвокатишка.[265]

Я вышел из палатки и подошел к строю команды. Все было честь честью, в полном порядке, и только болтливый Слепченко, часто грозившийся всем буржуям пораспороть животы, сейчас потупил взор в землю. Приказом из штаба корпуса требовалось: арестовать главных мутил и бунтарей, произвести над ними следствия и со всем материалом отправить их в Эрзинджан для предания полевому суду. Мне приказано было произвести дознание и снять показания с Рапопорта и Гросса. Куда девались их гонор и их нахальство? Рапопорт окончательно пал духом и все время спрашивал меня, когда над ним произведут смертную казнь. В два дня все переродилось. Как будто с лиц всех были сняты безобразные маски.

Но вот на вторые сутки, в сумерки, из палатки телефонистов выбежал солдат и начал кричать:

– Корнилов объявлен изменником! Все его распоряжения отменяются. Его приказано поймать и расстрелять.[266]

Кто-то крикнул:

– Долой контрреволюцию! Освободить невиновных! Смерть приспешникам старого режима!

Я прочитал телефонограмму: она была точно занумерована, и в подлинности ее не пришлось усомниться. Ее содержание было почти то же, о чем кричали и говорили люди. Блеснувший луч надежды угас. Армия вновь покаталась в пропасть.