Приближался рассвет. Полк уже с час был развернут в боевой порядок. Все было готово к бою еще вчера. Две легких батареи, горная и мортиры заняли позиции у Геряка на высотах, которые раньше занимались нашими разведчиками. Телефонная связь установлена по фронту и в глубину. К Геряку подтянулись часть артиллерийского полка и перевязочный пункт.
В боевые участки были назначены 1-й и 2-й батальоны, в резерве 3-й и 4-й с двумя пулеметами. Я, выделив один взвод (3-й) пулеметов к первому батальону, с двумя другими стал при втором. Боевой участок полка связывал вправо с дружинниками (последние держали связь с туркестанцами), а влево с разведчиками Дербентского полка.
Задача полка заключалась в следующем: с рассветом полк, сбив сторожевое охранение противника, должен был атаковать его первые укрепленные позиции, что впереди (восточнее) Джилигельского оврага. Занятую позицию следовало укрепить, после чего полк должен был ждать новых приказаний. Намеченный участок атаки представлял собой горный кряж длиной больше версты, лежащий в направлении с севера на юг. В середине кряж круто снижался, образуя глубокую седловину. Эта седловина представляла самое опасное место атакуемого участка, и она находилась под прикрытием проволочных заграждений и перекрестного огня. Середина ее была дана за направление боевого порядка, куда должен был следовать стык 1-го и 2-го батальонов.
Ночная тишина изредка нарушалась чьим-то глухим кашлем. Курить не смели, а говорили вполголоса, так как наши цепи залегли в ста шагах от неприятельских сторожевых постов. Но вот со всех сторон послышались шепотом голоса «встать, вперед». В полумраке появились неясные фигуры поднявшихся на ноги солдат. Молча, держа ружья наперевес, они быстро пошли вперед, соблюдая, насколько позволяла темнота, равнение. Через минуту донесся неясный крик турецкого часового, и сейчас же над нами защелкали пули. Щелканья и свист начали усиливаться, и в один момент как будто все оборвалось. Сторожевка противника сбита. Цепи приводились в порядок. Вновь послышалось, но уже громким голосом: «Вперед, держи равнение».
Теперь я уже ясно видел перед собой кривую и извивающуюся цепь людей, идущих на окопы врага. Вдруг надо мной послышалось знакомое и неприятное шипение, затем оглушительный треск, после чего из цепи донесся чей-то жалобный стон, первой жертвы боя. Через короткое мгновение второй такой же сильный треск, и кругом глухо зашлепали шрапнельные пули. Возле меня пулеметчик, державший под уздцы коня, выпустил поводья и ничком упал на землю. Его конь с вьюком рванулся в сторону, а затем, остановившись, начал трястись всем телом. При свете начинающегося дня я увидел в правом боку бедного животного широкую рану, откуда сочилась кровь.
Огонь артиллерии противника ежеминутно увеличивался.
– Со вьюком в цепь, по первому пулемету, за третьей ротой! – скомандовал я, и через полминуты четыре пулемета, снявшись со вьюков, нагоняли быстро удаляющиеся впереди цепи. Через несколько минут мы были под сильным ружейным и пулеметным огнем противника.
Все чаще и чаще стали попадаться на пути убитые и раненые. Но вот сквозь непрерывающуюся ружейную и пулеметную трескотню и частые взрывы снарядов до нас донеслись сначала одиночные крики, а потом мощное, громкое, неудержимое русское «ура». 3-я рота во главе с лихим командиром капитаном Балбашевским[114]
пошла в штыки.– Ваше благородие, командир полка приказали вам два пулемета послать на левый фланг к тринадцатой роте, – почти кричала мне в ухо связь, прибежавшая из штаба полка.
Я приказал идущему со мной подпоручику Кузнецову со взводом пулеметов нагнать 3-ю роту, а сам, с другим взводом, повернув налево, стал совершать облическое движение,[115]
чтобы выйти на левый фланг наступающего боевого порядка. Левее меня и уступом вперед шли 13-я и 14-я роты, стремясь перевалить сравнительно большой гребень. Через несколько минут роты скрылись за гребнем, откуда начали все чаще и чаще посвистывать пули. Это был фланговый огонь противника, очень опасный для наступающих цепей и который во что бы то ни стало нужно было ликвидировать. Я поспешил подняться на только что пройденный ротами хребет, и тогда лишь понял, в чем дело.