На ходовом мостике

Ночью, лежа на койке, долго не мог уснуть, несмотря на усталость. Еще не прошло возбуждение от [97] пережитого. Думал о своих товарищах. С уверенностью можно уже сказать, что люди обрели веру в себя и свое оружие. В первых боевых выходах Сергею Викторовичу удалось сплотить расчеты в единый организм, способный решать сложные задачи. Да и Клемент стал другим. До прихода в Одессу, как сам признавался, имел он сугубо теоретические представления об артиллерийской стрельбе по береговым целям. И вот меньше чем за два месяца приобрел опыт, позволявший ему быстро и уверенно ориентироваться в обстановке на местности, производить со штурманом самые разнообразные расчеты. В мирное время на подобную выучку потребовались бы многие месяцы, а вот он укоротил время, выучился сам, выучил подчиненных. Теперь для него позади столь знакомые мне самому сомнения: сумею ли, не оплошаю ли в самый ответственный момент?…

Перебираю в памяти всех, кто сегодня участвовал в сложном и опасном выполнении боевого задания, и, удовлетворенный, засыпаю. [97]

Последние дни в Одессе

Огневые налеты «Незаможника» продолжались три дня подряд. Много стреляли по Александровке, Гильдендорфу, Вознесенке, Ильичевке и другим пунктам, поддерживая огнем морских пехотинцев и другие части Приморской армии действующие в восточном секторе обороны. Противник продолжал оказывать возрастающее сопротивление кораблям артиллерийской поддержки не только огнем береговых батарей, но и авиацией. Уже нельзя было рассчитывать на спокойное и устойчивое маневрирование, а приходилось действовать аналогично тому, как на выходе 1 сентября: заблаговременно рассчитав точку поворота на боевой курс, решительно затем маневрировать, открыть огонь, а когда противник пристреляется, быстро отойти под прикрытием дымовых завес.

Столь напряженная боевая работа изматывала людей. Главная нагрузка легла на плечи артиллеристов. Они не всегда имели возможность в положенное время поесть. А тут еще нестерпимая жара тех памятных лета и осени; почти целый день расчетам приходилось быть на солнцепеке. Но никто не жаловался, не стонал. [97]

Туго приходилось и начальнику службы снабжения Василию Дмитриевичу Карнауху, честнейшему, скромному и заботливому человеку. Не раз можно было увидеть его у орудий с помощниками, где они хлопотали, пытаясь «на ходу» подкрепить комендоров. А ведь все члены службы - главный старшина Гутник, старшина 2-й статьи Лымарь и Шиндельман - были расписаны по орудиям вторыми наводчиками и установщиками прицелов.

А разве легче приходилось нашим машинистам и кочегарам? Лица моряков побледнели, выглядели усталыми и осунувшимися. Пожалуй, только один мичман Петр Чернуха каким-то образом не сбросил в весе, оставался все таким же круглолицым и неизменно веселым. С его оптимизмом мог соперничать только оптимизм Ивана Ивановича Терещенко, чей веселый нрав и неиссякаемый юмор всегда благотворно сказывались на подчиненных, помогая переносить все тяготы и невзгоды войны. Сам Терещенко и вида не подает, что в последние дни его особенно беспокоят зацементированные швы, частичная разгерметизация нефтеям, прочность килевой коробки - последствия вражеского авианалета. Разве что изредка вздохнет:

- Чует сердце, скоро в док станем… Но выпадали, конечно, и часы безоблачного и доброго настроения. Причиной их, помнится, однажды был приход на корабль наших бывших краснофлотцев, ранее ушедших добровольцами в морскую пехоту. Сразу после ремонта корабля проводили мы их на берег с наказом гордо нести на бескозырках имя нашего эсминца - «Незаможник». И вот дорогие гости на корабле: рулевой Горшковоз, строевой из боцманской команды Кострома и радист по прозвищу Миха, чью фамилию я, признаться, запамятовал. Все трое были неразлучными друзьями и сражались в первом морском полку полковника Осипова. Это их, осиповцев, немцы прозвали «черными дьяволами» и «полосатой смертью».

Каждый из них по-своему примечателен. Миху, например, отличал огромный рост, а у Горшковоза каждый кулак был величиной с пудовую гирю. Кострома тоже могучего телосложения, с характерной особенностью - его опущенные по швам руки почти достигали колен, а рукопожатие было сродни действию слесарных тисков. Все трое стали разведчиками, не раз ходили в тыл противника за «языком». А однажды вместе с «языком» приволокли [98] захваченную у немцев полевую трехдюймовку, о чем писала даже фронтовая газета. Словом, ребята своими делами прославляли не только себя, но и «Незаможник», поскольку не сняли бескозырок.

Жадные вопросы так и сыпались на гостей. Они не умолкали ни на секунду. Особенное оживление вызвал рассказ разведчиков о том, как все трое чуть не попали в плен, но вышли с честью из этой передряги. А дело было так.