На хуторе

Один лишь Тарасов прозвища не имел, хотя известен был давно и широко. О семье его говорили просто – Тарасовы.

Если кто-то на хуторах гусей лишка заводил, его спрашивали: «Тарасовых решил обогнать?» Если сена много накашивал, говорили: «Как у Тарасовых».

О самом Тарасове сторонним людям рассказывали много и охотно. О том, как он зараз двадцать вареных яиц съедает, два фунта сала или целого гуся да четвертью молока запивает. А потом сутки напролет может из трактора не вылезать, пашет и пашет. Рассказывали, что косит он траву неотбитой тупой косой, а отбитой ему косить нельзя, потому что при его бычиной силе, замахнувшись, он может волчком крутануться и самого себя подкосить. А тупая коса его сдерживает и бережет. О том, что с трактором он как с живым человеком говорит, и тот его понимает. Многое могли рассказать на хуторах о Тарасове.

А вот теперь стояли и ждали его посреди дороги сам председатель, и управ, и главный агроном. Но в ночной степи не видно было ничего и не слышно. Лишь позади, за спиной, светили желтые огни близких ферм хутора и дома его. И далекий собачий брех был единым звуком в ночном тихом мире.

Поняв, что Тарасова не дождаться, на всякий случай проехали по дороге, посвечивая фарами вправо и влево. Но найдешь ли иголку в непроглядной теми? Доехали до поворота и вернулись, и ругали Тарасова, не жалея слов.

– Ну и нахалюга…

– Бессовестный. Ну куда волокет? Сена – на три зимы хватит. Соломы навез, я сам ему разрешал, целый скирд. И еще мало…

– Ненасытный…

– Да это просто болезнь, – доказывал агроном. – Надо тянуть и тянуть. А глядя на него – и другие.

– Нет, я его приструню, – нешуточно сердился председатель. – Я ему покажу. Скажу участковому, чтобы составил акт. По всей строгости. Это же явно не себе, это явно возит и куда-то за бутылку… – председатель проговорил и осекся. Он знал, что Тарасов водки не пьет. И выругался: – Куда же он прет ее?.. И с наших полей, и из «России».

– Есть такие люди, что готовы и купить, – подсказал шофер. – В Дурновке, в Борисах.

– Ну, мы ему продадим, мы ему устроим, – обещал председатель.

Машина между тем въехала в хутор и прямиком направилась к сараю, где техника стояла. Управляющий вылез, сходил посмотреть и, вернувшись, сказал:

– Нету тарасовского трактора. Точно, он.

Подъехали к тарасовскому подворью, прямо к воротам, и долго сигналили. Заволновались, тревожно загоготали гуси. Потом на крыльце свет загорелся – вышла Раиса. Еще не видя, кто там сигналит в темноте, она крикнула:

– Чего? Кого надо? Хозяин еще не приходил! На работе!

– Ну, вот и понятно, – сказал председатель. – Ладно, мы поехали, а ты, управ, иди и дожидайся своего передовика. Он в степи ночевать не будет. Вот ты его и встрень. А я завтра участкового подошлю. Нехай пресекает.

Машина ушла. Талдыкин проводил ее взглядом и тяжко вздохнул. Не хотелось ему в дом к Тарасову идти с дознанием и нелегким разговором. Но выбирать не приходилось.

Жена Тарасова, Раиса, еще стояла на крыльце. Талдыкин ворота открыл и пошел во двор, к свету.

– Это я, тетя Рая, здравствуй.

– Ты, Николай Иваныч? А я не догляжу… Машина пипикает да пипикает. Кого Господь принес? Проходи…

Талдыкин поднялся на высокое крыльцо, в дом вошел. Под ноги ему с жалобным блеяньем сунулся черный козленок.

– Куда лезешь… – осторожно отодвинул он ягнака и другого заметил, еще не обсохшего, возле печки. – Пошли котиться?

– Пошли… Как из мешка труханули. Да по двое котятся. Трое уже двойню принесли. Спасибо, хоть ныне по одному.

– Три двойни? – позавидовал Талдыкин.

– Не в радость все это, Николай Иваныч, – ответила Раиса. – Бог здоровье отымает, и ничего не мило.

Жена Тарасова смолоду была бабой фигуристой, крупной, а к преклонным годам ее разнесло поперек себя шире, стало пошаливать сердце, отекали ноги.

– Ничего не мило… – повторила она. – Так, лишняя колгота. Сама некудовая, а хозяина вы зануздали и продыху не даете. С ночи до ночи он с трактора не слезает. Вот ныне в какие ты его тритарары услал, что его досе нет? А ведь девятый час. Где он, чего с ним?

Открываться Раисе прежде времени Талдыкин не хотел и потому ответил уклончиво:

– Должен приехать, школьников он привез, я видел. Побег на центральную за углем для кузни.

– Вот, школьники… – ухватилась Раиса. – Сколь я прошу, отставь его, Николай Иваныч, от школьников. Да неужели другого человека нет, помоложе? Из зимы в зиму… Добрые люди зорюют, а наш дурак подымается и идет ране всех. Греет цельный час. Другие механизаторы к девяти, как бухгалтера какие. Они лишь идут, а мой уж съездил в Вихляевку, отвез, давай ему новую делу. Да неужели нельзя его хоть зимой помене нарунживать. Нехай Силяев ездит, Юдаичевы… Никому не надо. А Тарасов попрет.

Разговор был старый, больной и справедливый. Но как и прежде, управляющий лишь руками разводил:

– А чего делать?.. Это же школьники… С ними абы кого не пошлешь. А Мишка Юдаичев проспит, он их к третьему уроку будет привозить.