На хуторе

Ох ты, Васенька-Васек,
Ты мне сердце все посек,
И посек, и порубил,
А сам другую полюбил.

Это про него, про Солонича.

Я – любила, ты – отбила,
Так люби облюбочки.
Так целуй после меня
Целованные губочки.

Это тоже не просто так. Это было. Даже сейчас за сердце берет.

Я иду, она колышется,
Зеленая трава.
Я пою, она не слышит,
Жура милая моя.

Разве не хорошо… Впервые за долгий день теплое проснулось в груди. Такое бывало не каждый день. Когда детишкам что-нибудь ладишь: качели, скворечню, какую-нибудь лопатенку, грабельки делаешь, а они глядят, ждут. Не видишь, а чуешь – и хорошо на душе.

Не вставая, Солонич потянулся, поглядел вокруг. Хутор и округу заливал лунный свет. Сияли крыши, поблескивали окна. Дома – словно новенькие, даже старой Чурихи флигелек светил, словно вчера беленный, а тополь-раина серебряным столпом уходил в небо.

Он брату письмо писал и прикидывал: как уезжать, что брать. Хотелось и лодку увезти, мотор бензиновый для полива, трубы, машинку, какой картофель перегонять на крахмал, он ее долго ладил, на весь хутор одна. Сани тоже не бросишь, телега, плужок… Да мало ли… Хотелось целиком поднять и унести все подворье разом.

А теперь, а сейчас об ином думалось. В лунной ночи лежали вокруг поля, тянуло от них хлебной сладостью, дышала пресным теплом речка, над ней пели соловьи. Тореные дороги и тропки бежали во все края. За речку, в займище. А там – колки березовые, дубы… Малые Городбища, Большие – вроде пески, кучугуры да вербовая гущина, а свое. Дальше – лес. На речке плесы: Инякин, Юдаичев, Фетисов, Щучий проран, Лесная Паника, где он рыбачить любил. На Лесной – тишина. Лист на воду упадет, и слышно. А луга… Ярыженская гора, Вихляевская, их балочки, падины: Митякина, Братская, Козинка, Калтуки… Покосы, где он из года в год… На все четыре стороны лежало дорогое, которого не забрать. Родина лежала, где он родился, вырос и хотел умереть. Да не вышло.

Утром Солонич написал объявление: «Продается дом Солонича, Провоторова Василия Аникеевича, на хуторе…» Это прозвище было хуторское – Солонич, еще от дедов. И теперь Солонич да Солонич, а фамилию знали не все.

Объявление получилось короткое, но понятное. Теперь дочка красиво напишет, он развезет и наклеит на магазинах в Дубовке, Борисах, Ярыженском, Дурновке, Мартыновском. Полетит молва.

Месяц спустя Солонич уехал с хутора. Под конец заказов было много, он и ночью работал, не хотелось людей огорчать, все свои. Но всего переделать он не успел. Многие потом горевали.

Бабки Чурихи в ту пору на хуторе не было. Она приехала от детей под осень. Приехала, узнала и всплеснула руками: «Господи! А кто же теперь на Святую нам на гармошке будет играть?» Смеялись над ней до слез. Кому что…

Фетисыч

Время – к полудню, а на дворе – ни свет, ни тьма. В окна глядит сизая наволочь поздней ненастной осени. Целый день светят в домах по хутору электрические огни, разгоняя долгие утренние да вечерние сумерки.

Девятилетний мальчонка Яков, с серьезным прозвищем Фетисыч, обычно уроки готовил в дальней комнате, там, где и спал. Но нынче, скучая, пришел он на кухню. Стол был свободен. Возле него отчим Фетисыча, Федор, маялся с похмелья: то чай заваривал, то наводил в большую кружку иряну – отчаянно кислого «откидного» молока с водой. Тут же топала на крепких ножонках младшая сестра Фетисыча – кудрявая Светланка.

Мальчик пришел с тетрадью и задачником, устроился за столом возле отчима.

– Места не хватило? – спросил его Федор.

– Я вам не буду мешать, – пообещал Фетисыч. – Вроде меня и нет. А за тем столом мне низко. Я наклоняюсь, и осанка у меня портится.

– Чего-чего? – переспросил Федор.

– Осанка. Это учительница говорит. Можешь спросить, если не веришь.

Федор лишь хмыкнул. К причудам пасынка он привык.

Вначале сидели молча. Фетисыч строчил свою арифметику. Федор пил чай и глядел в окно, где сеялся мелкий дождь на серые хуторские дома, на раскисшую землю. Сидели молча. Малая Светланка таскала из ящика за игрушкой игрушку: пластмассовую собаку, мячик, куклу, крокодила – и вручала отцу с коротким: «На!» Федор послушно брал и складывал это добро на столе. Горка росла.

Фетисыч скоро от уроков отвлекся.

– Хочу тебя обрадовать, – для начала сказал он отчиму. – Ты же вчера был пьяный, не знаешь. А я пятерки получил по русскому и по арифметике. По русскому – одну, а по арифметике – две.

Федор лишь вздохнул.

– Ты не думай, это непросто, – продолжал Фетисыч. – Одну пятерку по арифметике – за домашнее задание, а другую – по новой теме. Я ее понял, к доске вышел и решил.

– Заткнись, – остановил его Федор.