На хуторе

На закидушке звякнул колокольчик. Тимофей подсек и почуял тяжесть большой рыбы.

– Дай я… – срывающимся шепотом попросил Алик.

Тимофей передал ему удилище и, чуя, как натянулась леска, сказал:

– Попусти. А то оторвешь. Попускай, попускай, катушка большая. Добрый лещина… Попускай и подбирай слабину, играй с ним.

Сначала рыба сильно уходила вглубь и вглубь, потом встала. Алик подтягивал ее, наматывал катушку. Потом был снова рывок. До звона натягивалась леска.

– Попускай, попускай… – шептал Тимофей.

Он понял, что на крючке не лещ, но молчал об этом. И напрягся, словно сам держал удилище.

Снова рыба рванула, пошла вглубь, а потом сникла и почти до берега шла послушно. Леска вдруг ослабла.

– Подбирай! – крикнул Тимофей, испугавшись, что чиркнет умная рыбина прослабшую леску плавником и перережет.

Алик успел убрать слабину. Рыба – тяжелый сазан – плеснулась рядом с берегом и снова потянула вглубь, бросалась из стороны в сторону. Леска брунела, разрезая воду.

Лишь на пятый раз, ослабев, сазан лег плашмя на воду. Алик выволок его на сушу и упал рядом с ним, выпуская из рук удилище. Сазан звучно почмокивал круглым усатым ртом.

Темнело. Земная зелень, небесная, водная синь выцветали, обращаясь в дымчатый сумрак, который густел вдали, и, пробивая его, вспыхнул на реке белый огонек бакена. Вспыхнул, погас, снова вспыхнул и ровно замигал, отсчитывая время вечернее, а потом ночное до завтрашнего утра.

Лето наступало зеленое. Перепадали дожди. День за днем солнце светило не скупясь. Трава поднималась на глазах. Даже далекие пески за Доном, обычно голые, желтые, нынче гляделись весело в зеленом пуху.

Выбирая время, Тимофей с Аликом рыбачили вечерами да в полдень, когда овцы отдыхали на стойле от дневной жары.

Как-то Алик предложил Тимофею:

– Возьми мой приемник. Скучно целый день одному. Будешь его слушать.

Тимофей в ответ рассмеялся:

– Галды не хватало? Чего там слухать? Песни? Я лучше сам песняка сыграю. «Пчелочка златая, что же ты жужжишь..» – пропел он шутливо. – А новости ихние, они мне и на понюх не нужны. У нас своих новостей хватает. Вот волков надо опасаться. Добрые зверюки нас не обходят: то зайца спугнешь, то лисица, косули, такие приглядные. Некогда скучать, ты уж сам слухай.

Когда-то сыновья, повзрослев, на первые заработки купили и подарили отцу приемник, им тоже казалось, что день-деньской в одиночестве в степи скучно. Подарку Тимофей был рад, но на пастьбе приемник не пригодился. Однажды положил в сумку, включил, малость послушал и выключил. И уж больше не брал. На попасе в степи и впрямь своих новостей хватало, успевай слушать и глядеть. И прежде и теперь, в месте новом, высоком, откуда далеко было видать.

Обычно отару пускал Тимофей вполгоры, а сам поднимался выше и стоял, грудью опершись на высокий посох. Глядел на овечек и вокруг. Здесь, в Задонье, пасти было не в пример легче: скотина как на ладони. Там, далеко внизу, в годы прежние было тяжелее. На лугах в жару нудятся коровы, овод им досаждает, и они, задеря хвост, мчатся куда-то, ища спасенья. Здесь, наверху, дул ветер, отгоняя летучую тварь.

По лесистому займищу тоже пасти непросто. Коровы разбредаются, всех не увидишь. Отобьется далеко в сторону, потом ищи. Корову Подольцевых Рябуху Тимофей помнил и теперь. Отчаянная была коровенка, бедовая. Так и лезла куда не следует. Другую, такую натурную, давно бы перевели. Но время стояло голодное. У Подольцевых четверо ребятишек росли без отца. Держались на Рябухе своей. Доилась она хорошо, и долго, считай, до нового телка, из нее молоко тянули. Пахали на ней. Зимой ездили за Дон, набирая дров. За плату отдавали людям внаем.

Однажды в займище, что виднелось отсюда сочным пятном, подольцевская Рябуха пропала. Тимофей сбился с ног, изодрался среди кустов и наконец к вечеру наткнулся. Рябуха тонула в грязи прибрежной бочажины.

Он сам чуть не потонул вместе с нею. Сначала ломал хворост, ветки, мостя грязь. Тащил за рога, звал, упрашивал: «Рябуня, Рябуня… Еще чуток…»

Выбрались они ночью. Их уже искали. Рябуха ушла домой сама. Тимошку тянули мать да сестра. А утром нужно было снова идти чуть свет.

Туда, в зеленые лога, уходила с Тимофеем невеста, а потом молодая жена. Неделю – на работе, а выходной – с Тимофеем. Тоже сумку через плечо, костылик в руки – и пошла. Годы молодые, а Тимофей рано уходил и возвращался ночью усталый. Добрые люди женихались в кино да на танцах. Пастухова невеста шла со стадом. Над ней смеялись, родители были недовольны. Тимофей жалел свою нареченную. Роста она была невеликого, в девичьей худобе, и работала много. «Отдохни, – говорил он ей, – отдохни в выходной». Но она не слушала и уходила.