На корабле полдень

Я задумался. Не было ли среди подруг и коллег Полины такой вот Железновой? Впрочем, я так мало знал «подруг и коллег Полины»…

– Впервые о такой слышу, – признался я.

Засядько торопливо продолжал, как будто меня и не было рядом.

– Ну а я с коллегой Глебом Розалиновым был обязан ее охранять… Розалинов жизнь отдал, когда на товарища Железнову какой-то там… плезиозавр, что ли… посягнул, – Засядько помрачнел, как видно, залип в тенетах неприятных воспоминаний. – Так вот Афина… Мы уже улетали, а она настояла, что они с мужем могут на несколько часов остаться – бабочек там, видите ли, ловить… Ну мы не против были… Они ведь лица гражданские, задачу выполнили, звездолет у них, «Эйлер», был такой шикарный, совершенно исправный… Улетели мы. А потом оказалось, что Афина… В общем, погибла…

Я как мог осмыслил его рассказ. И не смог удержаться от вопроса.

– Ну… Ну и?

– Так вот я узнать хочу, – в глазах Засядько заплясали искорки. – Полина-то ваша как?

– Ну… Мнэ-э, – я замялся. Это был, наверное, самый неожиданный вопрос, что мне задавали за последний месяц. – Полина ничего… Жива… Недавно ее слышал… Недолго, пару минут.

– Жива? Камень с плеч! Хоть Полина жива… Ей повезло… А вдруг вместе с Афиной и Полина бы?.. Со всем Грозным… Как бы я смог теперь вам в глаза смотреть? Каково бы это было?

Я согласно закивал. Мол, понимаю. И слава Богу. И жаль, что та самая Афина с такой вот редкой фамилией погибла…

Не знаю, до чего бы мы с этим экзальтированным Засядько договорились, как вдруг на соседней кровати в сознание пришел, а точнее было бы сказать «забрел», Дидимов-Затонский.

Он заворочался на матрасе. Застонал. Когда я подъехал к нему на своем медбратском кресле, он воззрился на меня осмысленным взглядом много пережившего человека и сказал, обращаясь, впрочем, не ко мне, а к Засядько.

– Тема, мать твою…

– Да, Виктор Ростиславович? – Засядько встал, подскочил к кровати Дидимова-Затонского и воззрился на того с нежностью и надеждой.

– Я вижу, – речь давалась майору с трудом, припоминаю, я сам говорил так же в разгар сильной ангины. – Вижу… Наши… Про нас… Не забыли…

– Да-да, это пилот-истребитель, Пушкин его фамилия… У него сестра талантливая, Полина, – затарахтел Засядько.

Майор Дидимов-Затонский выставил вперед исчерченную глубокими линиями ладонь, словно эта ладонь должна была не только заткнуть Засядько рот, но и вообще – закрыть все пространство от акустических колебаний.

– Потом… А пока… Отдай… Ему… Пилоту… Дело № 24… Пусть скопирует… И позаботится… А то знаешь, как оно бывает… Мария Ивановна, голубка наша, должна знать…

Засядько застыл. Как будто услышал что-то непотребное.

– Но я не могу! Это же секретное дело… Сверхсекретное! – убежденно возразил он.

– Отставить «не могу»… Я приказываю… Отдать… Ему… Пусть скопирует… – повторил Затонский, указывая в мою сторону скрюченным пальцем, будто я был не человеком из плоти и крови, а картонным манекеном-зазывалой с крыльца книжного магазина.

Засядько помрачнел лицом. Умолк – как видно, в тишине ему было легче смириться с волей старшего по званию.

Он заковылял к встроенному в стену стеклянному шкафчику. Достал оттуда свои форменные брюки, местами изорванные, местами в пятнах засохшей крови. Произвел какую-то неразличимую манипуляцию с пряжкой ремня и извлек из нее твердотельный накопитель величиной с монету.

– Держите, – сказал он мрачно. – Дело номер двадцать четыре. Совершенно секретное.

– Благодарю, – сказал я.

Больше всего на свете я ненавижу все совершенно секретное. Может быть, поэтому я и пошел в пилоты?

Не успел я возвратить Засядько его твердотельную прелесть, как дверь палаты распахнулась и в полосе белого света показалось гладковыбритое лицо Сержанта.

Глаза его жизнерадостно сияли.

«Неужели коньячку тяпнул?» – с тоской подумал я.

Но дело было не в коньячке.

– Вы мне нужны, Шура… Срочно… А потом, буквально через десять минут, вы сможете вернуться к своим товарищами. Да и вообще, имейте в виду, что с этой минуты за их здоровье и судьбу отвечаете вы… Похоже, вы еще не привыкли к этой мысли.

Я обернулся и поглядел на Засядько – дескать, вы слышали? Отвечаю я. Значит, слушайтесь меня теперь, как дети отца.

Походкой страшно авторитетного перца я проследовал за Сержантом. Мы оказались в той же комнате с лазурью на потолке, где я уничтожал несвежие конфеты. Только теперь все в ней несло следы сверхбыстрых сборов.

А на письменном столе важной персоной стоял синий походный рюкзачок, судя по взгорбленному рельефу его стенок, набитый до отказа.

– Я, собственно, хотел попрощаться, – бодро произнес Сержант.

– Попрощаться? А куда… вы?..

– В таких случаях моя бабушка Матрена Афанасьевна говорила «не закудыкивай дорогу».

– А если серьезно?

– А если серьезно, за нами выслан транспорт.

– Выслан наследниками Вохура? – попробовал угадать я. – Учителем Калишем?

Сержант поглядел на меня, как глядели иные кадеты пятого курса, когда я вдруг в разговоре упоминал их пассий из времен, когда они были курсе на первом. «Ты б еще маму вспомнил» – вот что значил этот взгляд.