На краю бездны

Она говорит без обиняков. Тон у нее холодный.

– Отец открылся мне пару лет назад, уже перед самой смертью. У него был рак. Он понимал, что ему недолго осталось. – Она мнется. – Потом была еще одна девочка, Зои. Он сказал, что с ней все было так… так похоже. Как будто история повторилась. Все говорили, что она не из тех, кто склонен сбегать из дома.

Я вспоминаю свою подругу, Элис, – наше знакомство в Лондоне. Вот что, значит, про нас болтали? Что мы не из тех, кто склонен сбегать из дома? Может, вообще ни один человек к этому не склонен, пока не оказывается, что другого выхода нет и надо бежать?

– Тогда он и сказал мне, что Сэди никуда не уехала. Она мертва.

Дейзи, думаю я. Он имел в виду Дейзи. Похоже, он плохо соображал, ведь наверняка перед смертью он был на сильнодействующих препаратах.

– Он уверял, что ее убили.

– Кто?

– Он умер, не успев рассказать.

Слова застревают у нее в горле. Я практически вижу, как в ее душе горе сражается с негодованием, разочарованием и стыдом.

– Утонул.

Ее слова эхом звучат в ушах. Лиз расплывается перед глазами, уходит из поля зрения. Мне приходится сконцентрироваться, чтобы вернуть ее в фокус.

– Его нашли почти у самого Молби.

– Самоубийство?

– Так нам сказали, – с презрением в голосе тут же отзывается она. – Я знаю только, что он кого-то боялся.

– Тех, кто был причастен к смерти Дейзи?

– Сэди, – поправляет она на этот раз. – Возможно. Кто знает?

– Послушайте, вы уверены, что он не имел в виду Дейзи? – спрашиваю я.

– Не знаю. Он принимал наркотические обезболивающие…

Вот именно, думаю я про себя, но вслух ничего не говорю.

– Полагаю, это намного логичнее, чем слухи о том, что она якобы нашлась, – произносит Лиз.

– В каком смысле?

– Я про Сэди. Говорили, она нашлась. Но отец был уверен, что они все выдумали.

Она не могла найтись. Это невозможно. Единственные, кто знал мое настоящее имя, – это Элис и Дев. И наверное, еще Эйдан, хотя, если не ошибаюсь, он слышал его всего однажды. Я никак не могла найтись. Если только…

– Когда она нашлась?

– Я не помню. Знаю лишь, что полицейские связались с ее матерью. Она все это время была безутешна.

Безутешна? Я с трудом удерживаюсь от смеха. Надо же, как ей удалось так убедительно разыграть горе? На самом деле все с точностью до наоборот. Перед глазами у меня встает мать, равнодушно пожимающая плечами: «Она вернется. А если даже не вернется, мне без разницы». И новый хахаль, который уговаривает ее не волноваться, а все это время тайно или явно надеется, что я никогда не вернусь и не буду больше сидеть у на его шее. Скатертью дорожка! Безутешна. Тоже мне.

– И где же ее видели?

– В Шеффилде, кажется.

Нет. Это неправда. Такого просто не могло быть.

– А не в Лондоне?

– Нет. А что?

Я пропускаю ее вопрос мимо ушей:

– Но если так, они ведь должны были вернуть ее домой!

– Они сказали матери, будто Сэди не хочет возвращаться, она боится, потому что бойфренд ее матери изнасиловал ее.

Я замираю. Нет, думаю я. Нет. Я помню ее мужика. Эдди, дальнобойщик. Месяц мать была в полном моем распоряжении, а потом он возвращался из рейса – и я становилась не нужна. Она каждый вечер уходила из дома, слишком много пила и не удосуживалась даже предупредить меня, где ее искать, если что, и когда она вернется. Я как будто жила с двумя разными людьми, а когда через несколько месяцев он перебрался к нам, стало еще хуже. Казалось, его единственная цель – выжить меня из дома. Но он никогда даже пальцем меня не тронул. В этом я абсолютно уверена. Он часто говорил, что скорее бы отрубил себе яйца, чем стал бы подкатывать их ко мне.

– Изнасиловал?

– Они сказали, что ее пристроят в другую семью, где она будет жить до совершеннолетия. Говорить ее матери, где она, отказались. Вроде она не хочет, чтобы ее нашли. Ее мама никогда в это не верила, уверяла, что полиция лжет. Да, Сэди не ладила с ее бойфрендом, но он никогда бы не… не сделал этого. А придумывать такое Сэди не стала бы. Она была хорошей девочкой в глубине души. Она никогда не сбежала бы из дома.

Я подавляю рвущийся из груди смех. Хорошей девочкой? Моя мать всегда любила переписывать прошлое. И делала это так искусно, что сама в конце концов начинала верить.

Внезапно меня охватывает желание увидеть ее, выяснить правду. Но я не могу. Не настолько пластические операции изменили мой облик, чтобы можно было надеяться провести родную мать.

Тут вступает в действие какой-то инстинкт. Я не могу позволить себе погрузиться в воспоминания, в свое же собственное прошлое. Сейчас неподходящий момент. Я считаю – один, два, три, – но это не работает. Я называю про себя все, что вижу. Машина. Стена. Дорога. Тисовое дерево. Лиз.

Этого оказывается достаточно, чтобы прийти в себя. Дейзи. Что с ней произошло? Я собираюсь с духом и задаю вопрос:

– А Дейзи? Думаете, она покончила с собой?