На краю географии

Мустафа написал историю крымско-татарского народа (КГБ за ней охотился, не жалея сил). Он проследил историю борьбы России с Крымским ханством и затем с остатками крымского народа до последних дней. Концом национальной борьбы и началом трагедии автор считал эпизод приезда Екатерины Второй к крымскому хану Гирею, которого она в постели уговорила разрешить ей ввести в Крым русские войска для обороны от посягательств турецкого султана. Разрыв союза с мусульманами и ориентация на Россию решили судьбу Крымского ханства. Русские войска прибывали, притеснения достигли небывалой жестокости, и народ стал разбегаться из родной земли, как из ада. В день иногда эмигрировало до восьмидесяти тысяч человек. Ко времени захвата власти коммунистами от четырех миллионов крымских татар, живших в Крыму при Екатерине, осталось триста тысяч.

18 мая 1944 года весь крымско-татарский народ был выселен в пустыню Узбекистана. Разрешили остаться в Крыму только героям Советского Союза, остальные же, негерои-предатели, должны были жить в строго определенных областях.

— Я был тогда пацаном, — рассказывал Решат. — Брат вернулся раненый с фронта. Он ушел в этот вечер куда-то — то ли в госпиталь, то ли в военкомат. К дому подъехала машина, и солдаты дали приказ собрать в течение нескольких минут личные вещи и грузиться на машины. Мать плакала, умоляла подождать старшего сына, уверяла, что произошло недоразумение и их не имеют права увозить. Плачущую женщину с пятью детьми закинули в грузовик и повезли на станцию. Там татар ждали поезда. Людей запихали в вагоны, и составы тронулись. Население городов и станций на пути их следования было предварительно оповещено, что везут нацию предателей. Для верности на крышах прикрепили плакаты, клеймившие позором изменников родины. В вагоны летели камни, толпа кричала проклятия и грозила кулаками. Стояла страшная жара, а в вагоны не давали ни еды, ни воды, ни медикаментов. Выходить было запрещено — двери в тамбурах наглухо закрыты, и у входа автоматчики. Наконец через неделю состав прибыл в Узбекистан и остановился на полустанке, посреди пустыни: ни кустика, ни деревца, ни человеческого жилья, а только пески и раскаленное солнце. Сначала из вагонов стали выбрасывать трупы детей, потом остальных, не вынесших тяжести путешествия или скончавшихся от эпидемий.

Наступила для Решата новая жизнь. Дети умирали от эпидемий, и немудрено: пропитание себе они находили, роясь на помойках. На работу не принимали, нищета в семьях была ужасающая.

— А теперь они говорят о возрождении нашей культуры в Узбекистане, — продолжал Решат. — Лишили нас родной земли, языка, религии и обычаев. Вырождается целая мусульманская нация и всем это до лампочки! Европе наплевать — это понятно, они хотят жить хорошо и без лишних забот до того дня, когда их раздавят, а мусульманам наплевать, потому что они получают от Советов оружие, а Организации Объединенных Наций наплевать, потому что у нее есть дела поважнее, ведь она занята установлением справедливого и прочного мира, разработкой гуманных деклараций и прочими вещами. Обращались к коммунистам Европы — тут уж ясно, ворон ворону глаз не выклюет. А сейчас партийные бонзы взяли новую тактику. «Какой Крым? — говорят. — Ведь вы ж татары? Вот и возвращайтесь к себе на родину, в Казань. Там же татары живут!» И говорят они искренне, многие действительно не знают, что слово «татарин» обозначало у русских иноверца, мусульманина, все равно, где он живет — на юге или на востоке. Правильнее было бы называть наш народ «тавры», а не татары, ибо мы носили кличку, данную нам русскими. Но не в этом зло. Я не вижу конца. Быть может, помогут нам мусульмане, или ООН, или кто-нибудь? Как ты считаешь?

Я не знал, что ответить.

* * *

Прошло лето, наступила осень, и деревья за запретной зоной вспыхнули желтым и розовым пламенем увядшей листвы. А зэки, как десятки лет назад, ходили возле бараков вперед и назад, зябко засовывая руки в рукава телогреек и хмуро глядя вдаль невидящими глазами. Потом наступила зима, деревья за запреткой оголились, на елках пышной бахромой осел снег, а зэки все так же, как маятники, ходили возле бараков, вперед и назад, вперед и обратно. Иногда по пустячной причине вспыхивала драка, резня, напряжение и раздражение снималось и снова, как маятники, — туда-сюда, бесконечно, отупляюще, неизменно…

Я заглянул к строителям: они столпились у печки на первом этаже здания, которое строили для администрации. На душе было тоскливо. Решат лежал в лагерной больничке, у него разыгралась язва, началась кровавая рвота, и его конечно же не лечили. Я боялся, что его увезут в больницу — там с операционного стола редко кто выходил живым, а если и выходил, то калекой. Зэки страшно боялись операции в тюрьме и соглашались на нее лишь в том случае, когда наверняка знали, что иначе все равно — смерть.