На краю государевой земли

Этот визг, долетавший из-за стены в острожёк, разбудил у Пущина картины из его далекого детства. И на мгновение у него что-то мелькнуло, туманное, призрачное, и исчезло. А ведь когда-то и его тоже это захватывало, как Федьку, сейчас гонявшего по льду какую-нибудь деревяшку вместе с Васяткой, уже переростком для таких забав.

От этих мыслей о мальцах на душе у него стало тепло. Из головы сразу вылетел недоброжелательный взгляд Дарьи. Он чему-то улыбнулся и направился к воеводской.

Там, в воеводской, за своим столом сидел Федор Волынский, средних лет неулыбчивый и серьезный мужчина, прослывший здесь, по Сибири, дотошным и самостоятельным, прослужив в Сургуте уже три года. Тут был и второй воевода, его товарищ и помощник Иван Благой, московский боярский сын. Он был в его же годках, с подпалинкой во всегда смешливо прищуренных глазах. На длинной лавке у стены пристроился Тренька. Здесь же сидели его казаки, Высоцкий и Чечуев. Казаки только что вернулись в острожёк. Они едва успели добраться до дома по последнему зимнему пути. Выглядели они исхудалыми. Лица у них обветрили, огрубели, резко проступили глубокие морщины, похожие на трещины в скалах.

Пущин поздоровался за руку с казаками, кивнул головой Треньке, сел рядом с ним на лавку и приготовился слушать воеводу.

— Мы зачем тебя позвали-то, — сказал ему Волынский. — Отписку получили от Елизарова. Неспокойно там. Посылал он вот этих, — мельком бросил он взгляд на казаков, — с толмачом Аманаткой, за ясаком в Макуцкую волостку, на Кемские вершины и в Ямыцкую землицу. Сами-то они вдаль не пошли, побоялись. Не так ли, Васька? — спросил он Чечуева.

Казак что-то нечленораздельно забормотал и беспокойно заерзал на лавке.

— Так ведь, Васька, так! — повысил голос воевода.

— Ах вы, сукины дети! — стал стыдить казаков и Благой. — Испугались, вместо себя послали остяков! А тем что?.. Ушли, пришли, сказали: никого не нашли!

— И поделом вам, что Елизаров гонял туда второй раз! — сердито погрозил пальцем Волынский казакам.

Он встал из-за стола и зашагал по избе: невысокого роста, с татарской бородкой, тонкими чертами лица и очень подвижный. И это было явно заметно: что сидеть ему за столом было невмоготу. На секунду он задержался подле атамана.

— Вот спроси своих, кого они нашли?.. Никого! Те ясачные подались в тунгусы! Чуешь, Тренька, куда твои казачки загнали их, а?!

— Нет, Федор Васильевич, — невозмутимо ответил тот, действительно не понимая, что от него хочет воевода. — Знаю только, что тунгусские людишки не платят государю ясак.

— Во-во, и не хотят! — подхватил Волынский, и глаза у него загорелись возбужденным огоньком.

Он уже давно задумал снарядить служилых походом на Тунгуску. И, повоевав, привести под государеву руку новых князьков. Этими мыслями он поделился с двоюродным братом Василием, специально нарочным послал ему в Томск записку. Он полагал, что это дело верное, обернется казне прибылью. Об этом братья отписали и в Москву. А там не стали возражать. Когда же дело дошло до исполнения и воеводы запросили помощь деньгами и ратными, все пошло в обычную протяжку. Смута, скудость царской казны и разброд в Приказах делали это предприятие невыполнимым.

— В Кетск приходили с ясаком из верхних волостей князцы, — размеренным голосом начал говорить он, заложил за спину руки, продолжая все так же ходить по съезжей.

Это было верным признаком, что он настроился на долгую скучную речь, следя за которой обычно все быстро тупели и порой сидя засыпали.

— И сказывал Урнучко, слышал-де он от своих людишек: тунгусы-де похвалялись не платить ясак и побить казаков, если придут. Номак же донес: мол, в Мелесскую землицу, по осени, к Исеку приходил киргизский князь со своими людьми и наущал — заодно стоять и на Томск идти.

Пущин слегка тряхнул головой, чтобы не заснуть под равномерное движение воеводы.

— Тунгусов много. От Тунгусского устья, по Тунгуске-реке[29] мужиков с триста будет. И место то нам неизвестно. Вот я и думаю, если пойдут по Кети, то непременно выйдут к Нарыму…

Стараясь осмыслить слова Волынского, Пущин только сильнее погружался в сладкую полудрему. Голос воеводы все слабел и слабел, куда-то удалялся… И он не сразу сообразил, что тот обращается к нему. Он вздрогнул, очнулся…

— Ты скоро пойдешь туда. И Тренька с тобой тоже. Так вот, в Нарыме через Мирона наказ от меня передашь в Кетск, Елизарову. Мы добавим ему годовальщиков. Да чтобы жил бережно. Не ровен час, придут киргизы, наделают бед… В Кетске толмачом служит Ми-китка Осипов. Так шел бы он по наказу Елизарова в Мелесы, сыскать замысел киргиз.[30]

— Микитка навел добрый извет на Басаргу, — напомнил Благой. — И ныне в том нужда немалая.

— При Якове Петровиче мы ходили на Пегую орду, — сказал Пущин, стряхнув остатки полудремы и собираясь поддержать воеводский замысел. — А князь-то крут был с инородцами. Повесил Басаргу и еще десяток. Не успели и глазом моргнуть. Упредил. Так и в этом деле надо!