На краю неба

Крапивину удалось задеть ее за живое, и Катя немного разозлилась:

— А что я должна была тебе сказать? Дима, брось ее?

— Когда не знаешь, что сказать, лучше молчать. Тем более я в подобных подсказках не нуждаюсь.

— А что ты сказал Агате?

— Сказал, чтобы она возвращалась обратно, у нее в России много дел.

— И как она это восприняла?

— Спокойно.

— И все? Даже не попыталась тебя придушить или отравить со злости?

Дима рассмеялся:

— Не попыталась.

— По-видимому, она просто надеется, что ты вернешься, что сейчас у тебя просто временное помутнение рассудка. Небольшое помешательство.

Крапивина позабавили ее слова. Катя даже не представляла, как она права про помутнение рассудка и помешательство.

— Она подстилка, Дима. Дешевка. Она все будет терпеть, лишь бы не потерять твое покровительство.

— Катрин, ты очень нежная и красивая, тебе не идет такая грубость.

— Тебя задевает, что я так ее назвала? — пропустила мимо ушей его комплимент.

— Я тебя сюда пригласил не для того, чтобы свою бывшую обсуждать. Мы давно расстались. Еще до того, как я уехал из России.

— Правда?

— Чистая.

— Я не знала.

— Тебя так расстроило, что Агата виделась со мной? Если так скучала, почему не сказала? Я бы купил билеты, встретил тебя… прилетела бы ко мне в гости… Но ты два месяца убеждала меня, что я тебе не так уж и нужен.

— Я по тебе всегда скучаю, Крапивин. Даже когда готова обматерить по телефону. Я не хочу это есть, закажи мне что-нибудь другое. Вкусное. Ты здесь часто бываешь и все знаешь.

— Что ты хочешь?

— Тебя, Дима. Жареного на гриле. С хрустящей корочкой. В каком-нибудь медово-апельсиновом соусе.

— Хорошо, гриль так гриль, — коротко согласился он и открыл меню. Пробегая глазами по странице чему-то вдруг улыбнулся, будто там между строк было что-то для него написано.

Ему всегда нравилась импульсивность Кати, ее искренность в проявлении чувств. Именно к этому тянулся, наверное, оттого что сам не всегда мог себе позволить такую эмоциональную открытость. Приходилось принимать решения, в которых эмоции неуместны. Порой эти решения и вовсе противоречили внутренним ощущениям. А Катька, да, сейчас готова выматерить, через пять минут снова будет обожать. Такую он ее понимал лучше, чем когда она надевала маску хладнокровия. Раздражало, потому что знал: это все напускное, и внутри у нее бурлит. Бесило, если начинала говорить не то, что на самом деле думала, при этом искренне веря, что он на это купился.

Вот как сейчас… В глазах ее появился холодок, движения рук стали какие-то слишком расчетливые, спина закаменела, а улыбка перестала светиться теплом, стала тщательной, выверенной.

Катю поразил его ответ. Все оказалось так просто, что не верилось. Так не бывает.

Дима расстался с Агатой.

Дима предлагает ей отношения.

— Продолжай, Катрин, а то я не чувствую себя в безопасности, все еще рискуя быть съеденным вместо этого негодного осьминога.

— Не уверена, что хочу продолжать.

— Крошка, кто не рискует, тот не пьет шампанского.

— Митенька, с тобой сопьешься так рисковать. Я тебе говорила, что мне не нравится эта игра. Я же тебе сразу сказала: не надо делать что-то из вежливости.

— Я не из вежливости.

— По-моему, я освободила тебя от всяких обязательств.

— Это да. Вот только ты почему-то забыла спросить моего мнения на этот счет: хочу ли я освобождаться.

— Знаешь, сужу по прошлому опыту. Хочешь откровенно?

— Весь вечер только и жду этих откровений.

— Когда мы в первый раз поцеловались, ты сказал, что тебе в голову вино ударило.

— Так если оно и правда ударило.

— Думаешь, я теперь буду дожидаться, что ты мне после первого секса начнешь рассказывать, как на тебя что-то там снова нашло? Вот я и освободила тебя от такой ответственности.

— Я не просил. Ты поторопилась. Я прекрасно знал, что делаю и почему.

— А если мы станем встречаться, ты мне тоже будешь изменять? Как Агате изменил со мной. Встречаться будешь со мной, а уедешь в Копенгаген и найдется там какая-нибудь…

— Я иногда не понимаю твоих шуток, — на удивление серьезно сказал Дима. Кажется, искренне. — Ты же не можешь серьезно так думать? Нет, моя Катя не может так думать. Это же бред.

«А я не понимаю тебя», — сказала про себя Шаурина.

Для него это бред, конечно. Но если задуматься, то только это в голову и приходит.

— Ты тогда сам полез ко мне. Сам оттолкнул. Сам зачем-то начал встречаться с Адочкой. Зная о моих чувствах, зная о своих. Зачем? Нет, ну если тогда тебе было все равно…

— Не было! — резко сказал он, словно пытаясь оборвать поток обвинений.

— Ты сам полез ко мне! — упрямо напомнила Катя. Тяжело такое говорить, и она все еще не была уверена, что поступает правильно. — А потом мозолил мне глаза со своей Агатой!

Обидно, тогда он и правда сам полез к ней целоваться, спровоцировал, она, дурочка, призналась ему в любви, а он оттолкнул ее.