На краю одиночества

Не на второй же день после пробуждения. Вам вообще следует благодарить Бога, что живы остались и что последствия этой, с позволения сказать, авантюры удалось минимизировать. И уж совершенно точно вам не стоит вставать и вообще шевелиться самому.

Есть целители.

И помощники целителей. И сестры милосердия, если уж дорогому графу больше по вкусу женское общество. Есть протокол лечения и процедуры, которые скоро начнутся.

Есть…

– Здравствуй, – ответил Глеб, понимая, что выглядит жалко.

Настолько жалко, насколько вообще возможно.

И разве место этому жалкому человеку рядом с женщиной, которую любит лето.

– Я решила, что стоит сменить город. – Она коснулась букета желтых гербер, которые принесли утром, чтобы поставить рядом с букетом роз и еще каких-то цветов, столь хрупких, что и смотреть на них было больно.

Хотя смотреть в принципе было больно.

И порой в глазах двоилось, а порой появлялись мелкие разноцветные мошки, от которых появлялась боль в висках. Проходила, правда, она довольно быстро.

– Тебе уже сказали, что у меня роман с… его императорским высочеством? – поинтересовалась Анна, глядя искоса. – Это неправда.

– Я знаю.

А вот пальцы ее пахли медом весьма отчетливо – терпкий хмельной аромат.

– И что я тебя недостойна?

Глеб кивнул и сам задал вопрос:

– А тебе сказали, что я не тот человек, за которого следует выходить замуж? И что при желании ты можешь найти кого получше?

Анна пожала плечами:

– Намекнули. Но зачем мне другой?

– А я зачем?

– Нужен, – она улыбнулась так легко и светло, что Глеб сразу поверил. И вправду нужен. Действительно нужен. И с тьмой своей нестабильной. И со школой, с которой никак не ладилось, но это потому, что идея – одно, а работа – другое. Работать он готов, только вот понятия не имеет, как оно надо. Но все равно он нужен.

И дышать стало легче. И не настолько он и слаб, если подумать, если…

– Лежи, – Анна нахмурилась.

– Не хочу.

– Капризничаешь? – руку она не убрала, но вздохнула с упреком, в котором читалось, что стоило бы позвать целителей, чтобы объяснили упрямому пациенту, насколько нелепы капризы для мужчины его лет и положения.

Но звать она не станет. К чему им целители?

– Немного.

Глеб оперся на подушку, которая была большой, что облако, и плотной. Хорошо. Не хватало утонуть в этом облаке.

– Знаешь, они все хотят, чтобы я что-то там решала, подписывала. С подписью я отправляю к Павлуше, он точно знает, где подписать можно, а где нельзя. Город решил было претензию выставить, о компенсациях заговорили, но Павлуша сказал, что беспокоиться не стоит, что это они нам компенсацию должны…

Солнце пробивалось сквозь толстые стекла и легкие занавеси, которые покачивались на несуществующем ветру. Солнце ложилось на подоконник лужами и лужицами. Оно добиралось и до одеяла, выцвечивая бледно-голубые цветочки на нем, и Глебу вдруг подумалось, что цветочки эти чересчур уж легкомысленны.

И перо, которое вылезло из подушки, чтобы впиться в шею, тоже не соответствует моменту.

– Я распорядилась, чтобы семьям погибших все же выплатили что-то, хотя я понимаю, что эти люди пришли, чтобы вас убить. – Анна повернулась к окну.

А волосы у нее почти белые. Не седые, но именно белые. Яркие. И светятся, словно мрамор. И сама она чудо.

– Хорошо. – Глебу в голову бы не пришло платить тем, кто и вправду пришел отнюдь не в гости. Если бы ограда не выдержала, а она не выдержала, потому как магия – одно, а пушка – другое, пощадили бы хоть кого-то?

Алексашку – точно нет.

И Даниловского, который слишком похож на образ мрачного нелюдимого мастера Смерти, который априори безумен и людям чужд.

Марию?

Васина? Тот бы стоял до последнего. Он слишком привык держать границы, чтобы взять и пропустить кого-то. А ту девочку, которую он притащил? Ее имя так и не вспомнилось.

Мальчишек? Сомнительно.

– Не злись, – попросила Анна и села рядом. Она взяла Глеба за руку, а руку прижала к щеке. – Я понимаю, все понимаю, но они уже наказаны. А их родня не виновата. Еще суд предстоит, но Никанор сказал, что мы присутствовать не обязаны, что хватит свидетельских показаний.

– Не злюсь. На тебя невозможно злиться.

– Ты просто не пробовал.

– И не собираюсь.

– Хорошо.

Теплая щека, бархатная.

– А еще я испугалась, когда ты умер. Сильно.

– Прости.

– Не прощу, – Анна покачала головой и добавила: – Не сразу…

– Я буду стараться.

– Не умереть?

– И это тоже.

– Хорошо.

Ею легко любоваться. И возможно, как-нибудь потом, однажды в будущем, Глеб вспомнит о красках. Для Анны он возьмет акварель, легкую и летящую.

По-летнему теплую. И да, чтобы с запахом меда.

И быть может, вспомнит, что…

Скрипнула дверь, как показалось, на редкость неодобрительно.

– Прошу прощения. – Василиса Дормидонтовна, старейшая сестра милосердия в местном госпитале, который вдруг оказался слишком мал, чтобы вместить всех пострадавших той проклятой ночью, имела обыкновение двигаться медленно, каждым жестом своим показывая, что уж ей-то спешить совершенно некуда. И остальным не след.

От спешки беды одни. И несварение.