На краю Ойкумены

– Погодите, Матвей Андреевич. Вот прокопаю вам лестницу, тогда отпустите несколько часов побродить. Может быть, и геолог пригодится. А то ведь мой ежедневный маршрут только один: речка – подвал, речка – палатка.

– Ага! – рассмеялся профессор. – Побывали в шкуре археолога – нос всегда в землю. . А ведь вы правы: стоит объявить выходной день. Завтра не будем рыться – походите, поисследуйте. Таня, конечно, стиркой займется. .

Нет? А что же? Тоже побродить, геологии поучиться?

Гм!..

– А что там дальше в надписи, Матвей Андреевич? –

перебил я профессора.

– А дальше следует: в память великого дела сделана эта надпись и замурована древняя ваза с описанием постройки.

– Но, профессор, ведь находка вазы имела бы большое значение для изучения обсерватории?

– Конечно. Но где она замурована, не сказано. Ясно, что в фундаменте. Как ее найдешь? Лестницу прокопать –

и то не можем.

* * *

Утром я попросил у Вячика дробовую бердану в надежде подстрелить какую-нибудь дичину. Сопровождаемые насмешливыми напутствиями профессора, мы с Таней отправились в обход холмов Нур-и-Дешт. Оказалось, что никто из членов маленькой экспедиции не отходил далеко от развалин – работа отнимала все время. День был на редкость зноен и тих, ни малейшее дуновение не сгоняло сухого жара, шедшего от каменистой почвы. Мы долго ходили по холмам, карабкаясь по склонам, пока не изнемогли от жажды. Тогда мы спустились к речке, напились вволю и принялись бродить босиком по руслу.

Крупные камешки разъезжались под ногами. В прозрачной воде среди черных и серых галек изредка резко выделялись разноцветные, сглаженные водой кусочки опала и халцедона. Охота за красивыми камнями увлекла нас обоих, и, только когда ноги совсем окоченели, мы вышли на берег и стали греться на теплых камнях, занимаясь разборкой добычи.

– Красные кладите сюда, Таня. Это сердолик – очень ценившийся в древности камень, якобы обладавший целебной силой.

– Красных больше всего. А вот смотрите, какая прелесть! – воскликнула девушка. – Это вы нашли? Прозрачный и переливается, как жемчуг.

– Гиалит, самый ценный сорт опала. Можете сделать из него брошку.

– Я не люблю брошек, колец, серег – ничего, кроме браслетов. Но если вы мне подарите его просто так. . спасибо... А зачем вы взяли эти три камня – мутные, нехорошие?

– Что вы, Таня! Разве можно так порочить самую лучшую мою находку? Смотрите. – И я погрузил невзрачную белую гальку в воду. Камень сделался прозрачным и заиграл голубоватыми переливами.

– Как красиво! – изумилась девушка.

– Ага, некрасивый камень оказался волшебным. Он и считался в древности волшебным. Это гидрофан, иначе называемый «око мира». Он сильно пористый и поэтому в сухом состоянии непрозрачен. Как только поры заполняются водой, он делается прозрачным и очень красивым.

Это все разновидности кварца; их еще много сортов различных оттенков, ценности и красоты.

– Что же вам дала наша сегодняшняя экскурсия? –

спросила Таня.

– Теперь я имею представление о строении всей этой местности. Правда, оно оказалось неинтересным: древние граниты и толща черных кварцитов, пронизанных жилами кварца. Холм, на котором стоит обсерватория, несколько отличается от других: он сложен какими-то очень плотными стекловидными кварцитами. Красивые камни в русле речки остались от размыва кварцитов – в жилах, в пустотах и натеках по трещинам, должно быть, довольно много халцедона и опала.

– А где же разработки, о которых говорится в надписи?

– Так и не знаю. Сами же видели, – нигде ни малейших следов. Может быть, они скрыты под развалинами обсерватории.

– Плохо! Опять Матвей Андреевич будет смеяться. . –

заключила Таня. – Пора обратно. Смотрите, солнце садится. И так придем в темноте.

На красном огне заката круглые плечи холмов выступили резкими силуэтами. Полное отсутствие ветра подчеркивало глухое молчание окрестных песков. Когда мы добрались до холма обсерватории, с западной стороны уже погасли последние отблески зари.

Развалины, едва различимые при свете звезд, встретили нас молчанием. Только сплюшка219 где-то вдали издавала свой мелодичный крик. Ночью здесь было неприветливо; неясное ощущение опасности овладело нами, и мы пошли крадучись и шепчась, словно боясь разбудить что-то дремавшее среди угрюмых стен.

219 Сплюшка – небольшой сыч; водится в южных районах Советского Союза.

Внезапно я почувствовал, что дневная усталость куда-то отходит, уступая место бодрости. Сухой, неподвижный воздух, несмотря на тепло, исходившее от нагретых стен, казался необычайно свежим. Приятное, едва ощутимое покалывание изредка пробегало по коже.

– Я совсем не устала, – шепнула мне Таня, придвигаясь так близко, что почти касалась меня плечом. – Здесь что-то в воздухе.

– Да, я бы сказал, воздух – точно вблизи динамо-машины. Потрогайте-ка ваши волосы, Таня: они что-то очень распушились.

Таня провела рукой по волосам, стараясь пригладить их, и множество мельчайших голубых искорок замелькало под пальцами.

– Будто перед грозой, – сказала Таня, – только небо ясное и духоты совершенно не чувствуется, наоборот. .