На краю пропасти

– Окстись, дурень! Неужто Бакин упустит такую возможность – наследников себе заиметь? – Иван прекратил чистить «рыбу» и совершенно серьезно уставился на Михаила. – Одна дочь, и та – бесплодная. Не-е-е. Обеих себе загребет! Вот, не сойти мне с этого места!

– Да и хер с ним! – со вздохом ответил Мишка. – Кстати, о месте… Пора бы и на обход идти. Они ж не одни могли быть… Может, еще придут?

– Кто придет? – не понял Иван, удивленно уставившись на друга.

– Ну, люди ж, дурья твоя башка! Бабы!

– Бабы? Еще? – встрепенулся Иван, откладывая «рыбу» на металлический лист, служащий противнем. – Я пошел… Чур, следующая мне в жены достанется!

Мужчина поплотнее запахнул промасленную телогрейку и почти выскочил из хибарки на крышу. Михаил встрепенулся: а он чем хуже? Отставил в сторону дробовик, забыл про закипающий чайник и выскочил следом, схватив с деревянного ящика, стоящего у стены, половинку бинокля.

Тяжелые, свинцового цвета тучи быстро неслись над головой. Казалось, протяни руку – и дотронешься до неба. Широкая плоская крыша, покрытая когда-то битумом, чернела конденсированной влагой. Иван стоял у полуметрового бортика, обозначавшего край крыши, и через свою половинку бинокля осматривал горизонт. Михаил подошел и встал рядом, поднеся к глазу другую половинку. Отсюда открывался великолепный вид на низину с водохранилищем, город, лес, дорогу, делавшую широкий зигзаг по склону холма, и несколько десятков брошенных деревенек, осыпавших берег у водохранилища.

– Эй! Ты чего! – возмутился Иван, толкая друга в плечо. – Иди, свою сторону осматривай!

– Ишь, какой! – возразил Мишка. – Иди сам ту мертвую сторону осматривай! Я здесь хочу! Отсюда ведь бабы пришли!

– Ты охерел? А ну, вали, давай!

Иван хотел наброситься на друга с кулаками, но вдруг его голова дернулась, и мужчина завалился на крышу, обрызгав Михаила кровью. Тот несколько секунд ошалело смотрел на упавшего друга, до конца не осознав, что случилось. Затем в панике упал. А через секунду зачем-то высунулся из-за бордюра и посмотрел в сторону плотины, приложив к глазу окуляр бинокля. Чувство самосохранения давно исчезло – как из-за кажущейся безопасности поста на крыше, так и из-за отсутствия какого-либо противника уже лет пятнадцать. Только твари изредка выбирались из леса, да и то не летающие.

Взгляд обшарил еле видную сквозь расползающийся туман плотину, потом пополз вверх по дороге, перекинулся на деревушку… Стоп! Вернулся обратно и уткнулся в мужика в черной форме и с винтовкой в руках, целящегося прямо в Михаила. Мужчина было дернулся, чтобы спрятаться, но пуля оказалась быстрее. Затылок брызнул кровью и ошметками мозга, и мертвое тело безвольно распласталось на битумном покрытии крыши. Пустая глазница пялилась в небо, а внизу, под прикрытием тумана, группа Грома перелезала через бетонную стену и минировала железную дверь в старый литейный цех, прослуживший двадцать лет защитой рабочим завода. Через несколько минут стены здания сотряс мощный взрыв, а потом застрекотал «Печенег».

***

Ольга слушала окружающую темноту. За долгое время, проведенное в подполе, из-за нехватки света у нее невероятно обострился слух. Сначала она различала лишь стук ног по полу, затем научилась слышать скрип половиц в дальних комнатах и далекий шум дождя, когда он начинался. Затем появился другой слух, о существовании которого Ольга никогда не подозревала. Когда отца не было дома, и ей не мешал шум ЕГО жизни, девушка улавливала другие звуки, легкие и еле слышимые. Либо это был скрип старого, медленно разрушающегося от влаги и гнили дома, либо это работали сотни жучков, тут и там чуть слышно поскрипывая деревом. Как бы то ни было, эти звуки стали доступны девушке, и она развлекала себя в страшные минуты, когда можно было сойти с ума от одиночества и тьмы.

Следующий уровень слуха появился тогда, когда Ольга поняла, что может слышать себя. Стук своего сердца, скрип сустава давно вывернутой вконец чокнутым отцом руки, чуть хриплое дыхание, скрипевшее еле-еле внутри, наконец, собственные мысли. Да, она ощущала их, чувствовала, как эти бесформенные сгустки информации тяжело ворочаются в голове. И девушка постепенно научилась говорить с ними. И с сердцем, которое после разговора с ним успокаивалось, и с рукой – она начинала «ныть» тише, и с головой, управляя мыслями и направляя их в нужное Ольге русло. Вспоминала стихи, что читали с матерью и братьями, складывала слова, как это делали давно умершие люди в толстых книжках, называемых романами, пыталась вспомнить как можно больше подробностей этих странных, чужих жизней, запечатленных на бумаге.

Эти истории помогли девушке сохранить рассудок и не сойти с ума в то время, когда она уже совсем отчаялась, сорвала горло от крика и несколько дней царапала истерзанными в кровь пальцами доски в надежде выбраться. Как-то Ольга поняла, что это ей не поможет, успокоилась и принялась ждать, разделяя тишину тьмы на звуки, учась слушать жизнь вокруг, хоть она и не изобиловала разнообразием.