На краю света

— Рубка! Рубка! Да что вы там, умерли, что ли? Рубка!.

А в коридоре другой голос орет на весь дом:

— Романтиков! Романтиков! Немедленно к начальнику.

И кают-компания сразу превратилась в какой-то табор: кто сидит в шапке, кто стоит около стола и, наклонившись, поспешно хлебает суп, капая на стол, на одежду, на пол. Все места перепутались — я сижу на месте Стучинского, Лызлов — на моем месте, а во главе стола на Наумычевой табуретке восседает Желтобрюх. Рядом с его тарелкой лежат рукавицы и собачий ошейник.

В кают-компании гам, крик, никто не дожидается, пока служитель принесет следующее блюдо, — каждый сам бежит со своей тарелкой на кухню, где Арсентьич гремит сковородками, кастрюлями, мисками, мечется от плиты к столу, от стола к бочке со снегом.

В кают-компанию поспешно входит Наумыч. Он пристраивается на краешке стола и торопливо начинает есть все, что попадается под руку.

— Фомич! — зовет он и стучит вилкой по тарелке.

— Есть Фомич, — отзывается Стучинский, прожевывая кусок.

— Сейчас вместе с Быстровым и Гуткиным поднимитесь на плато, — говорит Наумыч, пихая в рот колбасу, селедку, шпроты. — С плато хорошенечко, в бинокли, осмотрите окрестности. Ромашников вот говорит, что через полчаса совсем прояснится.

— Да, минут через сорок, думаю, будет чисто, — подтверждает Ромашников.

— Ну, вот. Осмотрите все хорошенечко и сигнализируйте нам. Пять выстрелов из винтовки, если вы что-нибудь услышите, — например, шум мотора. Три выстрела, если увидите какой-нибудь огонь или самолет, или человека. И одиночные редкие выстрелы, если ничего не увидите и не услышите. Отправляться немедленно. Возьмите палки, веревки, фонари. Вы — старший. Есть?

— Есть, — отвечает Стучинский, вставая из-за стола. — Гриша, Вася, пошли.

Быстров и Гуткин бросают ложки и вилки, тоже лезут из-за стола, на ходу прожевывая мясо, надевая шапки, подтягивая пояса, пихая в карманы хлеб, куски сыра и колбасы.

— Ромашникову, Соболеву, Редкозубову, Горбовскому, Линеву, Безбородову, — продолжает Наумыч, — сейчас же собраться в ангаре на совещание.

— А мне скоро уже к костру, — покашливая, басит Горбовский, — после Каплина моя очередь.

— Перенести очередь профессора Горбовского на час позже, — распоряжается Наумыч.

Мы сразу бросаем обед, одеваемся и гуськом выходим из дома.

Тумана уже почти нет. Только у подножья Рубини висит сизая дымка. Уже почти совсем стемнело, хотя еще только два часа дня. На льду ярко горит огромный костер, и черная фигура Каплина отчетливо вырисовывается на золотом искристом пламени.

____________

В опустевшем ангаре стоит огромный самолетный ящик, который Шорохов и Редкозубов приспособили под мастерскую и склад. Ящик такой большой, что в одной половине его помещается склад, а в другой — стоит диван, железная печка, вдоль всей стены устроен широкий стол. Стол завален французскими ключами, гайками, винтовочными патронами, осветительными ракетами. На диване валяются собачьи шубы, бинокли, авиационные очки.

В ангаре и в ящике холодно, как на улице.

Мы рассаживаемся на диване, кутаясь в шубы и постукивая ногу об ногу. Изо рта у нас валит пар, который сразу заволакивает весь ящик.

Тускло, как в тумане, горит над столом электрическая лампочка в 25 свечей.

Наумыч стоит у стола.

— Очевидно, самолет где-то опустился, — медленно говорит он. — Очевидно также, что без борт-механика одному Шорохову снова не подняться. А на самолете нет ни запасов продовольствия, ни топлива, ни оружия, ни теплой одежды, ни палатки, так как Шорохов, по его словам, собирался упражняться только на отрыв и посадку. Ясно, что разутый, раздетый человек без пищи и без оружия на таком морозе долго не протянет. А если допустить, что при посадке в тумане могла случиться авария и летчик мог быть ранен, то положение становится особенно серьезным. Но будем все-таки думать, что Шорохов жив и здоров. В таком случае он или ждет нашей помощи у самолета, или бросил машину и сам, по карте, пошел к зимовке.

— Ему зимовку все равно не найти, — вдруг угрюмо сказал Редкозубов.

— Почему?

— Потому что на самолете нет карты.

В ящике воцарилась глубокая тишина.

— Как нет карты? — медленно и тихо проговорил Наумыч. — Почему нет карты?

— Потому что Шорохов ее не взял, — опять угрюмо сказал Редкозубое. — Вон она, на столе валяется.

Мы все посмотрели на стол. На пачках ружейных патронов лежала какая-то вчетверо сложенная бумажка. Наумыч взял ее и развернул. Это, действительно, была карта Земли Франца-Иосифа.

— Ну, тогда дело совсем дрянь, — сказал Наумыч. — У кого есть какие-нибудь предложения — пусть говорит. Только, товарищи, пожалуйста, высказывайтесь покороче. И так уже много времени прошло.

Мы молчали, поглядывая друг на друга.

— Тогда вот что сделаем, — проговорил Наумыч. — Я буду опрашивать всех по очереди. Ваше мнение, товарищ Романтиков. Что вы считаете необходимым предпринять сейчас для розысков летчика и самолета?

Ромашников судорожно закурил папироску, выпустил огромный клуб дыма и прерывающимся голосом сказал: