На краю света

Подошли мы к стенду, посмотрели, как стреляют. Прямо стыд. Мазилы все — из десяти только один попадает.

Жоржик и говорит:

— Давай, — говорит, — Серафим, постреляем.

— Давай, — говорю.

А Жоржик тоже, надо сказать, ничего себе стрелял. Взяли мы ружья. Щелк! Вылетает тарелочка. Я ее бац! — в куски. Вылетает другая. Жоржик ее чик! — в песок. Третья, четвертая, десятая, — все вдребезги.

— Давай, — говорит Жоржик, — до первого промаха. Посмотрим, кто мазилой окажется.

— Ладно.

Стреляли мы, стреляли. Народ кругом собрался, удивляются на нас. Потом заведующий подходит и говорит:

— Простите, говорит, пожалуйста: какая оказия случилась! Тарелочек-то больше нет. Все вы перебили.

— Ну, ладно, — говорим. — На сегодня довольно. Завтра запасите побольше, мы доигрывать придем.

— Хорошо, — говорит, — запасу побольше.

Заплатили мы что-то тогда рублей двенадцать и поехали домой.

На другой день приезжаем опять. А заведующий уж ждет, специальную машинку для нас выделил и человека приставил. Начали стрелять. Я хорошо бью, а Жоржик, чего-то с ним случилось, еще лучше. Стреляли, стреляли, я и говорю:

— Стоп, сосчитайте-ка, сколько с нас?

Сосчитали.

— Сорок два с чем-то, — говорят.

Отошли мы в сторонку, пересчитали свои деньги, видим — едва-едва на трамвай остается. Заплатили, разъехались по домам.

На третий день взяли денег побольше и снова на стенд.

Только тут вышла осечка. На пятом же выстреле Жоржик промазал.

— Зх ты, мазила! — говорю. — Стрелять не умеешь, а лезешь.

А Жоржик уже в азарт вошел.

— Давай, — говорит, — снова! Вторую партию! Это я, — говорит, — случайно промазал, ты мне, — говорит, — под руку сказал. Я тебе покажу, — говорит, — как надо по тарелочкам стрелять!

Ну, я, конечно, смеюсь.

— Ладно, — говорю, — давай. Только за выстрелы ты будешь платить. Ладно? А то я безработный, у меня денег нет.

— Хорошо, хорошо, — говорит Жоржик, — заплачу.

Вторую партию мы что-то дней двенадцать расстреливали.

Мне-то что? — я безработный тогда был, мне с утра на биржу труда сходить, отметиться, — всего и делов-то. А у него работа. Ему надо по этажам лазить, счетчики проверять.

Ну, он уж потом и работу забросил. Две-три квартиры обежит — и на стенд.

И вот, представьте себе, на двенадцатый день я даю промах. До сих пор не могу понять, что это такое со мной случилось? Только выстрелил я, гляжу, а тарелочка летит, как ни в чем не бывало, целехонькая.

— Ну что? — кричит Жоржик. — Кто теперь мазила? Видали, — кричит, — стрелка!

А уж народ каждый день ходил на нашу стрельбу смотреть. Одни за меня держат, другие за Жоржика.

Обидно мне стало. Теперь уж я говорю:

— Давай контру. Решающую.

И опять все началось с начала.

Вот я раз приезжаю на стенд. Жду, жду — нет моего приятеля. Потом, смотрю, идет. Подходит он и манит меня пальцем в сторону. А уж кругом народ шумит, заведующий всех гостей бросил, суетится, ружья нам заряжает.

Жоржик и говорит:

— Серафим, — говорит, — все кончено.

— Как это кончено? — говорю. — Ничего не кончено. Ведь решающую играем?

— Нет, кончено, — говорит, — я погиб. У меня растрата. Я три тысячи восемьсот рублей казенных денег на эти тарелки просадил. Ты, — говорит, — что же думал, что я на свои сиротские восемьдесят шесть рублей играю? Нет, говорит, Серафим, мои-то я еще в первую партию все проставил. А это, говорит, все были казенные, за бытовую нагрузку с населения получал и сюда носил, — будь они прокляты, эти тарелки!

Ну, мне неудобно стало, я говорю собравшемуся народу:

— Сегодня ничего не будет. Мой товарищ чего-то заболел.

Все нехотя разошлись, а мы поехали домой.

— Что же теперь делать? — говорит Жоржик. — Надо доставать где-то эти деньги, а то мне Соловки.

— Ладно, — говорю я, — что-нибудь придумаю.

И придумал.

Взял я Жоржика, посадил в автобус и поехал с ним в Фили. Там у меня огородник знакомый жил, у которого была лошадь и плуг. Сговорились мы с огородником, что он нам на три дня даст напрокат и лошадь и плуг. Взяли лошадь, пристроили ей на спину плуг и окольной дорогой, окраинами, пробираемся на стенд. По дороге в скобяной лавке на последние деньги купили крупное решето.

Вот приходим мы на стенд — и прямо к заведующему. А лошадь с плугом и решето в кустах спрятали.

— Так и так, — говорим заведующему, — разрешите нам распахать вашу стрелковую площадку.

Заведующий, конечно, удивился.

— Что вы? — говорит. — Зачем?

— А очень просто, — я говорю, — мы с приятелем еще долго играть будем, это мы только перерыв сделали. Земля у вас твердая, промахнешься в тарелочку, а она все равно о землю разбивается. А вы за бой с нас деньги берете. Нам так невыгодно. Вот мы распашем, тарелочки тогда биться и не будут.

— Хорошо, — говорит, — пашите на здоровье. Только вы ведь и промахнулись-то всего в две тарелочки, а набили, поди, тысяч шесть штук. Ну, да дело ваше.

Вывели мы из кустов лошадь и принялись за работу. Я-то поздоровее буду, я — пашу, а Жоржик другим делом занялся. Жоржик землю сеет.

Сколько уж лет в этом месте стенд был, дроби там в земле, по моим расчетам, не меньше пятнадцати пудов должно было быть.