На краю света. Подписаренок

— А как же. Тоже на нашей шее сидят. У купцов, опять же, приказчики. В каждом мангазине по нескольку человек, обмеривают да обвешивают нашего брата счетоводы, булгахтера. Теперь агенты разные объявились — по швейным машинам, по сепараторам, по жаткам и косилкам. Все стараются лишний рубль у мужика вытянуть. Боятся, как бы он у него не залежался. Заготовители разные понаехали — на масло, на шерсть, на пушнину, на дичину. Потом, у каждого начальника своя куфарка, нянька отдельная, поломойка. А у мирового судьи и у крестьянского начальника особые учительши к деткам приставлены. Обучают их иностранному обхождению и говорить по-заграничному.

— Вот куда наши подати-то идут!

— На них и идут. Зять-то мой в Новоселовой у базара живет. Так весной я сяду у него к окошку да и дивуюсь на то, как эти самые начальницы на базар идут. Так гужом и валят. Гладкие все, нарядные, в шляпах с перьями. Одни с корзинами идут, за других куфарки их корзины тащат. А им самим, значит, и корзинку пустую нести лень…

— Косить бы заставить такую стерву али под вилы ее — сено метать. Узнала бы тогда нашу крестьянскую жизнь…

— Попробуй, заставь ее… А на базар придут, уж как они там над нашим братом изгиляются. Одно не ндравится, другое не по душе. Поросенка тут при мне одна торговала у комского мужика. Поросенок, говорит, у тебя с виду справный, но не совсем чистый. Вы, говорит, что же, не моете его, что ли? Потом спрашивает — почему он у вас так грустно смотрит?

— Это как же понимать? Ей что же, веселого поросенка в жаровню-то надо али как?

— Как хочешь, так и понимай. А того поросенка она так и не купила. Вот как лягавые-то живут! А ты со своей Нюркой…

— Выходит, не потянут наши девки насупротив лягавых? — спросил толстяк.

— Потянули бы, если бы их обучать всему как следует с измалолетства.

— А я, мужики, думаю, — не унимался толстяк, — он на учительшу метит. Найдет там в Новоселовой какую-нибудь вертихвостку и женится на ней. Вот и старается побольше учеников набрать. Как штук пятьдесят-шестьдесят набежит, так и заставят нас взять второго учителя. В Коме-то вон две учительши, окромя отца Михаила, дьякона и посоломщика. А в Новоселовой и того больше. Как на второго учителя ребятишек наберется, тут он ее, значит, и предоставит. И свое жалованье, и она тоже будет получать.

— Ну, об этом нам загадывать рано. На ком захочет, на том и женится. Идите-ка лучше в дом. Пришел, кажись. А мне ведь к старосте еще надо да к писарю. Это я так тут с вами калякаю… — И, не говоря больше ни слова, рыжебородый мужик ушел со двора.

Мужики нехотя повставали со своих мест и стали выколачивать и прочищать трубки. Никто не торопился, так как никому не хотелось идти первым к Павлу Константиновичу.

— Вы чего же это ждете, мужики? — послышался с крыльца голос Бедристова. — Чего без толку-то стоять. Давайте помаленьку. Да трубки-то спрячьте. Павел Костентинович сам не курит и в школе курить никому не позволяет.

— Пусть Ехрем идет первым, — сказал Петрован. — Он солдат. А за ним и мы помаленьку.

— Заходи, Ехрем, хоть ты пока, — сказал Бедристов и ушел в школу.

Ехрем встал, поправил на брюхе опояску, попробовал застегнуть свой всегда открытый ворот и, не найдя на рубахе пуговицы, безнадежно махнул рукой. Потом он ткнул в спину своего Микишку и решительно шагнул на крыльцо бедристовского дома. Немного спустя за ним вошли еще несколько человек. Остальные топтались на плитняке возле крыльца. Общий разговор не клеился. Все волновались, так как ждали скорой встречи с Павлом Константиновичем.

Наконец на крыльце появился Микишка. После Микишки вышло еще несколько ребятишек. И поодиночке, и в сопровождении отцов. Потом вышел Ехрем и дедушко Онисим со своим Захаркой. Захарка горько плакал.

— Не плачь, дурачина, — уговаривал его дед Онисим. — Нынче не взял — возьмет в будущем году… Летами не вышел, — объяснил он ожидающим. — Пусть, говорит, еще годик подрастет. А в список его записал. На будущий год.

Вскоре почти весь народ прошел в школу. Но отец почему-то не торопился идти со мной к Павлу Константиновичу. Он все что-то выжидал да выжидал. Наконец остались только мы да Евтифей со своими Кешкой и Лешкой. По мере приближения встречи с учителем Кешка и Лешка все чаще и чаще начинали всхлипывать. А когда Евтифей сказал им наконец: «Ну, пойдемте!» — они дружно заголосили.

Я, признаться, тоже боялся идти к Павлу Константиновичу. Вдруг он начнет со мной о чем-нибудь говорить, а потом возьмет да и скажет, что у меня года еще не вышли… Как Захарке…

Наконец мы тоже пошли… И тут я увидел, что наша школа у Бедристовых — это простая деревенская изба. Только без полатей. Вместо простой деревенской печи она отапливается голландской печью, как у Ермиловых в горнице. И потом, она тесно заставлена партами и вся увешана какими-то картинами.

Когда мы вошли, Павел Константинович о чем-то уж говорил с Евтифеем. Они сидели около небольшого стола, приставленного к парте. Кешка и Лешка сидели пригорюнившись в стороне.