На краю света. Подписаренок

Но вот пришел день, когда Павел Константинович заставил нас осторожно обмакнуть перья в чернильницы, потом для наглядности написал на доске несколько палочек и заставил нас писать такие же палочки в своих тетрадях. И тут у меня все пошло не так, как надо. И руки мои почему-то были все время потные. Трешь, трешь их о штаны, о рубаху, возьмешь ручку, начнешь писать, глядишь… они у тебя опять вспотели. И язык сам собой начинал высовываться, и почему-то я начинал сопеть и гнуться в три погибели. А с этими кляксами уж совсем беда. Как ни осторожно обмакивал я свое перо в чернильницу, как ни осторожно выводил колышки в тетради, а клякса вдруг ни с того ни с сего капнет на тетрадь. А как тяжело, оказывается, писать! За целый урок я написал только одну строчку этих проклятущих палочек. И даже вспотел от натуги. Как будто с братом без передышки отпилил толстую лиственную чурку на дрова. Аж руки трясутся. А Павел Константинович все ходит около нас, все смотрит, как мы пишем, и все сокрушенно качает головой. И пятна от потных рук на тетрадях, и кляксы, и нажимы не те. И колышки какие-то неровные.

Так началось наше обучение письму. Поначалу мы довольно долго писали колышки. Потом стали писать крючки, крючки с петелькой, кружки и все такое. Колышки мы писали очень долго. Пожалуй, целую неделю. А кружки и петельки писались у нас уж легче. А после этого мы сразу перешли на буквы. Ну, тут для нас неожиданного ничего уж не было, так как все буквы, оказывается, составляются из колышков, крючков и петелек, которые мы уже выучились писать.

Все мы старались писать хорошо. Но у одних это получалось лучше, у других хуже, а у третьих совсем плохо. Я писал не очень быстро, но, в общем, хорошо. Однако все-таки не так красиво, как Митька Худяков.

После того как мы научились внимательно сидеть на уроках, писать отдельные буквы, вычитывать по буквам отдельные слова и даже целые предложения, Павел Константинович один раз завел с нами разговор о том, что в деревне у нас верят в разную чертовщину, знают разные наговоры и привороты и могут любого человека, как говорят у нас, «испортить», то есть напустить на него какую-нибудь болезнь. И Павел Константинович попросил рассказать ему обо всем этом поподробнее.

Тут сразу поднялось несколько рук. Подняли руки и Митька Худяков, и Алешка Абакуров, и Илюшка Точилков. А Филька Зайков даже вскочил на ноги за своей партой и всячески хотел обратить на себя внимание. Ну, Павел Константинович видит такое дело и спросил Фильку, что он собирается рассказать нам об этом.

А у Фильки был дедушко. Старый такой, уж совсем лысый, с длинной седой бородой. Проезжая летом мимо Зайковых, на покос или на пашню, я почти всегда замечал его на улице на скамеечке. Он сидел около своих ворот и наблюдал, как вся деревня проезжала мимо него на работу.

Вот Андрей Зыков со своей Устиньей и Зоей первыми проехали на покос. Потом дядя Илья со своими поденщиками, потом Ермиловы, Спирины, Ларионовы и другие старательные хозяева. А позже всех, не торопясь, едут самые ленивые мужичонки, вроде Терехи Худякова али Еремея Грязнова. А дедушко Зайков на всех смотрит и всех примечает. Справных мужиков, которые проехали раньше других на работу, дедушко Зайков хвалит, а самых последних ругает, называет лодырями, лоботрясами и другими обидными словами.

А в молодые годы дедушко Зайков служил в солдатах. И служил не так, как теперь, по три и по четыре года, а целых двадцать пять лет. Когда дедушко Зайков был еще не такой старый, он часто рассказывал о том, как ему на службе военный начальник прямо в строю выбил ни за что два зуба и как он тут же сгоряча заколол штыком того начальника. За это дедушку Зайкова судили военным судом, били палками, а потом сослали на каторгу, а с каторги к нам в Кульчек на поселенье.