На краю света. Подписаренок

— А ты не думай об этом. От думы, знаешь, люди не с твоим здоровьем ума решаются. Не большая беда, если еще раз придет. Все-таки он тебе родной племянник. Может быть, на этот раз он приходил к тебе по-хорошему.

— Кто его знает, — сказала бабушка. — Непутевый он у нас какой-то. Из-за него, варнака, хвораю.

— Выбрось ты пока это из головы. Мужик он дивствительно вредный. Это верно. А разве он один такой в деревне? Знаешь, какой народ пошел теперь? На доброе на что-нибудь их нет, а по этой части напрактиковались. Особенно верховские. Не говорят, а прямо жалят, варнаки. Из них кто-то подкузьмил тебя. Точно! Но клин, знаешь, надо вышибать клином… После моего наговора к тебе никакая хвороба не пристанет.

Тут дедушко Федор встал во весь свой богатырский рост, выпил большой ковшик пива, который поднесла ему мамонька, вытер губы, молодецки расправил плечи, встряхнул своими белыми кудрями и направился домой.

— С Гарасимом-то как быть? Опять ведь придет, — шепотом спросила мама.

— С Гарасимом-то? Вот ведь какая оказия. Лучше все-таки не пускать его. Пусть на крыльце посидит. А то она ведь переживать начнет. А сил-то у нее, сама видишь… На чем держится. Ну, оставайтесь пока. Завтра я понаведаюсь.

И дедушко Федор отправился домой.

После его ухода бабушка успокоилась и уснула, а я пообедал и стал делать урок по чистописанию. Я переписывал буквы с прописи, а сам все думал о том, как мне завести разговор с бабушкой о том, что нам обсказывал сегодня Павел Константинович, как уговорить бабушку не сердиться на дядю Гарасима.

— Из школы уж пришел? — услышал я с печи голос бабушки. — Видать, долго я спала. Ну, рассказывай, чему вас учил сегодня Павел Костентинович?

Тут я стал рассказывать бабушке, что он объяснял нам сегодня насчет чертей и всякой нечистой силы, как старик Филин принял своего же гуся под полом на мельнице за черта, и про Тереху Худякова, который ночью перепугался в бане нечистой силы и еле добежал до дому. Бабушка слушала все это с таким видом, что она-то уж кое-что понимает в этих делах, и даже смеялась над тем, как Тереша Худяков чесал из бани по снегу домой в чем мать родила. Она живо представила себе, как старый Прохор Филин идет с ружьишком за солдатом на мельницу и лязгает от страха зубами. «Тоже нашелся стрелок, прости восподи. На черта с ружьем вышел». И бабушка даже сплюнула с досады. Но когда я стал дальше рассказывать о том, что нам объяснял об этом Павел Константинович, то есть что все это называется суеверием и происходит от страха и от невежества, бабушка даже рассердилась.

— От страха, от невежества… Тоже скажет ваш Павел Костентинович… Ученый человек, а говорит такое. Покойный дедушко-то твой, дай бог ему царство небесное, на медведя хаживал. Не боялся. А на мельницу пошел раз ночью перед николиным днем и видит: на жернове голая баба сидит, глазищи большие, зеленые, и волосы гребнем чешет. Тут дедушку твоего родимчик и хватил. Всю зиму пролежал недвижимый. И язык отнялся. К лету кое-как отошел, заговорил и обсказал как все было на самом деле. А ты говоришь, от страху, от невежества.

Я чувствовал, что бабушка не права, а прав Павел Константинович. Но не знал, что ей сказать насчет этой женщины на мельничном жернове. Тем более что и другие люди видели эту женщину в мельнице. И тоже на жернове, и тоже с гребешком. Я понимал, что они видели в мельнице женщину ненастоящую, что все это у них происходит от страха и суеверия. Но объяснить все это вразумительно бабушке я не знал как, так как Павел Константинович говорил нам только насчет гуся в мельнице, а про голую женщину ничего не рассказывал. Тогда я завел речь с бабушкой о том, что нам Павел Константинович объяснял насчет наговоров и приворотов, и стал уговаривать ее не сердиться на дядю Гарасима, так как он не может напускать на нее всякие болезни. Но тут бабушка сразу рассердилась и сказала, что она лучше меня знает, что может сделать Гарасим, так как из-за него, варнака, совсем лишилась здоровья. При разговоре о дяде Гарасиме бабушка совсем расстроилась и даже заплакала от обиды на него. А я испугался, что довел бабушку до слез, и тоже заплакал. Так мы и плакали оба, пока не пришла мама.

Через две недели бабушка снова слегла в постель и уж больше не вставала. А после крещения умерла. Хоронили ее всей родней. Из Комы приехала тетка Орина, а из Анаша тетка Агафья. И дядя Гарасим вместе со всеми пришел на похороны. Никто ему ничего не говорил, что бабушка винила его в своей смерти. Но он, видимо, знал об этом, так как плакал на похоронах сильнее всех.

А наши занятия в школе шли своим чередом. Каждый день я вместе с другими учениками старательно слагал и вычитал в уме однозначные числа и писал по букварю разные слова и фразы. И все время посматривал на Павла Константиновича. Особенно когда он отходил от нас заниматься со вторым и третьим классами. Иногда он проходил между наших парт, останавливался около какого-нибудь ученика и смотрел, как он пишет. И если он писал плохо, то садился на его место и писал ему что следует в тетрадь.