На краю земли

— Ох, ну и здорово! — восторженно вскрикивает Аннушка Трегубова. (Она и Даша тоже, оказывается, скакали верхами.) — Поехали скорее, поглядим!..

— Постой! — окликает ее Иван Потапович. — Куда ж мы так — с лопатами и топорами. Сраму не оберешься.

— Да чего там! — отзывается Лепёхин. — Кто же знал, что такое дело! Ничего.

Аннушка дергает повод, и ее будто ветром сдувает с увала. Следом трогаемся и мы, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее — нас гонит нетерпение.

На улицах так светло, что можно читать. Мне хочется забежать в каждую избу, поглядеть, как горят эти маленькие стеклянные солнца у потолков, но мы скачем к плотине. Возле брызжущей белым пламенем электростанции шумит толпа. Здесь председатель сельсовета Кузьма Степанович Коржов, однорукий председатель «Зари» Лапшин в своем офицерском кителе, на котором сверкают ордена и медали, и сияющий Антон. По белой шелковой рубахе Антона уже расползлись темные масляные пятна, но он даже, кажется, гордится этими пятнами, будто это вовсе и не пятна, а ордена. Здесь же Савелий Максимович. Лицо его утратило всегдашнюю серьезность, с него не сходит широкая улыбка.

Антон первый замечает нас.

— Вона, — кричит он, — тыжовцы в гости прискакали! Вот это друзья!

— С праздником вас! — говорит Иван Потапович, пожимая руки. — Однако мы ведь того… Мы думали — может, занялось у вас тут.

В ответ раздается безудержный хохот. Наши сначала неловко, смущенно улыбаются, потом и сами начинают хохотать.

— За заботу спасибо! — говорит Лапшин. — А приехали все одно кстати — сейчас только гостей и принимать. Мы думали на той неделе открывать торжественно, по всей форме. А ребята поднажали, досрочно закончили монтаж, ну, народ и не утерпел: чего, мол, откладывать.

Антон ведет нас на станцию, все объясняет и показывает. Колтубовцы все это видели и слышали, конечно, не один раз, но и они смотрят и слушают с напряженным вниманием, будто тоже вот только сейчас увидели действующую электростанцию.

Иногда Антон запинается, затрудняясь что-либо объяснить, и тогда ему коротко и негромко подсказывает какой — то долговязый парень. Парня этого я приметил в Колтубах еще раньше и думал, что это какое-нибудь начальство. Он всегда держался спокойно, и все обращались к нему очень уважительно, словно к начальнику, хотя на начальника он вовсе не похож: нос у него вздернут, как у мальчишки, русые волосы торчат на затылке «петухами», а на пухлых щеках и подбородке смешные ямочки. Он еще совсем молодой, но все зовут его по имени-отчеству: Василием Федоровичем. Оказалось, что это техник из «Сельэлектро», наблюдавший за постройкой гидростанции.

В просторном зальце пустовато и чисто, как в больнице. Посреди зала негромко гудит-поет генератор, где-то внизу, под полом, курлычет вода. Возле стены сверкает щит, словно высеченный из белого льда: на нем всякие медные и молочно-белые штучки, черные круги приборов с дрожащими стрелками.

— Н-да, храмина! — восхищенно говорит дядя Федя. — Поневоле позавидуешь.

— А чего завидовать? — откликается Коржов. — Вам, чай, тоже не заказано. Берите пример с «Зари», да и у себя принимайтесь…

Иван Потапович огорченно машет рукой:

— Куда, разве нам поднять такую махину!..

Нас ведут на скотный двор, показывают лихо стрекочущую соломорезку, движимую маленьким моторчиком; потом мотором же запускают триер.

— Планы у нас дальнего прицела, — говорит Лапшин. — Пока вот только моторов маловато, а разживемся — свою лесопилку поставим, заведем электродойку, сепараторы подключим, воду насосом гнать будем на конюшню, в хлева, а там — и по избам. Ну, конечно, и молотить теперь электричеством будем.

— А на водохранилище, — подхватывает Антон, — устроим водную станцию: вышку, лодки. А зимой — каток. Как в городе: с освещением и музыкой.

Мы слушаем с восхищением и все более возрастающей завистью. Почему же нельзя у нас? Ведь Тыжа течет под самой деревней, так почему мы не можем построить свою электростанцию?.. Все чаще я замечаю, как наши бросают на Ивана Потаповича требовательные, вопрошающие взгляды, а он все больше и больше суровеет.

На прощанье колтубовцы угощают нас. Они от души радуются своей станции, гордятся ею и даже хвастают. Мы бы тоже, наверно, хвастались, будь у нас такая станция, но хвастаться нам нечем.

За столом Генька показывает на худощавого седоватого человека, сидящего среди стариков и что-то внимательно слушающего:

— Знаешь, кто это? Обручев. Секретарь райкома партии.

Я думал, что секретарь — это обязательно большой, громкоголосый; один вид у него должен быть таким, чтобы сразу было понятно, кто это. И как же иначе, если он руководит всем-всем! А этот и невидный совсем — маленький, подстриженные усы, за очками в железной оправе прячутся веселые глаза, сидит себе слушает, что ему с двух сторон наперебой рассказывают два старика, и ничем не руководит. Вот только успевает все: и дедам ответить и Коржову, на другой конец стола. Он все замечает и, кажется, всех знает. Узнал и Ивана Потаповича, и Пашкиного отца, и моего, а дядю Федю поманил к себе, посадил рядом и о чем-то начал с ним разговаривать.