Мы поговорили немного, потом проводили Савелия Максимовича домой. Мария Сергеевна с одной стороны, а Кате-ринка — с другой бережно поддерживали его, а он то сердился, то смеялся, что его ведут, как маленького. В избу он не захотел итти и остался на крыльце.
Уходя, мы несколько раз оборачивались, а он все сидел, смотрел нам вслед и, заметив, что мы обернулись, тихонько помахал рукой.
И, пожалуй, ни с кем не было нам так жаль расставаться, как с ним. С горечью разлуки сливалась тревога, боязнь того, о чем мы не решались говорить вслух: поможет ли ему курорт, поправится ли он и увидим ли мы его снова? Лишь бы он поправился! А за нас ему тревожиться не надо, в нас он не обманется: мы ничего не забыли и не забудем, не зря отдавал он нам последние силы и где бы мы ни были, что бы ни делали, мы постараемся быть такими, как он.
А дома тоже все не так, как было. Мама ничего не говорит, но я вижу, что она все время думает об одном — о моем отъезде. Мы еще никогда надолго не расставались, и ей мерещатся всякие ужасы, которые могут со мной случиться. Отец посмеивается над мамиными страхами, но и сам по временам смотрит на меня задумчиво и как бы вопросительно: все ли будет так, как нужно?
Милые, хорошие мои! Не надо тревожиться и печалиться. Все будет хорошо, вот увидите! Ведь я же буду писать, приезжать, а закончу учиться — вернусь опять сюда, к вам, и мы уже не будем расставаться; разве, может, не надолго, если мне куда-нибудь надо будет поехать… Разве я могу оставить вас навсегда?
И опять мне становится трудно дышать, твердый комок подкатывает к горлу.
Да, все было обыкновенно и вместе с тем было необыкновенно! Я столько увидел, услышал и понял за этот год, словно у меня появилось новое зрение, новый слух, и еще что-то такое, для чего нет определения, но без чего нельзя жить. Знакомый, привычный мир заново открылся передо мной — и как много я узнал! Какие вокруг хорошие люди! Но ведь это только начало. Сколько я еще увижу, узнаю, каких еще только людей не встречу, подружусь с ними и полюблю их!.. И как это все-таки прекрасно — жить!..
Перед отъездом мы немного погуляли с Катей в березовой рощице, которую посадили год назад.
Катя размечталась:
— Знаешь, Коля. (Раньше она всегда называла меня просто Колькой.) Знаешь, Коля, когда мы будем старые… То есть я не думаю, что мы будем старые, мне кажется — мы всегда будем молодые. Но ведь будем же, правда? Все стареют… Только это будет очень не скоро… Тогда тут будет уже не деревня, а большой город. А роща останется. Только деревья будут толстые и высокие. И мы с тобой придем сюда погулять и вспомним, какие мы были, когда были маленькие, и как все было хорошо.
Я сказал, что, конечно, придем, и это будет очень приятно — все вспомнить. Только мы уже не маленькие, она, Катя, стала такая красивая… как молодая березка. Катя покраснела и ничего не ответила. Потом мы еще раз прочитали письмо дяди Миши, которое я получил накануне. Он уехал в Заполярье и, прощаясь, писал:
«Вы очень порадовали меня своими успехами. Пусть Геннадий обязательно напишет о своей учебе. Все-таки я был его первым учителем, и мне хочется знать, какой из него получится геолог, да и, может, я смогу ему помочь в случае затруднений. Ты любишь книги и песни — это хорошо. Только помни, что они существуют не сами по себе, а для человека, и если за ними нет человека — это просто испачканная бумага. Учись и люби людей, и ты научишься добывать самоцветы из словесной руды.
Я с удовольствием вспоминаю наш поход и ваши милые мордасы (как только сможете, пришлите мне свои фотографии).
Тогда, я знаю, вы были изрядно разочарованы, что мы не нашли изумрудов. Но разве дело только в том, чтобы найти драгоценный камень? Вы нашли с тех пор самую большую ценность — любимый труд, которым будете служить народу. Значит, вы нашли свое настоящее место в жизни, а это главное.
Будьте же всегда и во всем, в маленьком и большом, идущими впереди! Желаю вам счастья и удачи…»
Ветер шевелил березовые листочки, по письму бежали трепетные зеленоватые тени.
Мы поднялись. Роща, весело шумя, расступилась, открывая залитый солнцем простор и подернутые голубоватой дымкой дали.