На краю земли. (Огненная Земля и Патагония)

Но вот пришел настоящий огонь, но не с неба, а от обычного земного человека. Первыми поджигателями были индейцы, сжигавшие во время коротких стоянок несколько веток, чтобы согреться или испечь в горячей золе свои ракушки. Но после их ухода налетал ветер, раздувал оставшийся жар, разносил искры, снопы огня с треском перепрыгивали с дерева на дерево, и в конце концов загорался весь лес. Белые же, хотя их вначале было меньше, чем индейцев, за короткое время произвели в районе между Андами и антарктическим морем поражающие опустошения. Они пришли сюда лишь затем, чтобы обеспечить своим овцам необходимые пастбища. Но овец стало уже несколько миллионов, и для них надо было расширить пампу, прорубить глубокие просеки в густом лесу у подножия Анд. Они торопились с этим, так как земля не принадлежала скотоводам, а бралась ими у государства в аренду только на несколько лет. Простейшим средством вырубки был огонь — в течение нескольких дней весь склон горы или целый остров превращались в дымящееся пожарище, беспрерывно питаемое и раздуваемое ветром. Никому не нужные обуглившиеся стволы вырубались топором.

Чтобы использовать то, что спаслось от пожара, за овцеводами-лесорубами следовало несколько лесопилок, которые обосновывались в таких отдаленных бухтах, что к ним в большинстве случаев можно было попасть только по воде. Но кроме как на нескольких убогих предприятиях, из которых, впрочем, половина уже давно не работает, здесь, на крайнем юге, пил нигде нет — лесорубы их или не знают, или презирают и работают только топорами. Ни на одном пне не видно гладкой, плоской поверхности среза; каждый из них покрыт небольшими уступами, столь характерными для топора.

Наконец ветер берет верх над израненными огнем и топором великанами, стволы падают на землю, и их вырванные, вывернутые корневища, смешавшись с камнями и землей, образуют жуткие «черные солнца» или лица Горгоны с тяжело свисающими, обугленными косами. Идешь, как в кошмарном сне, как по исполинской дороге призраков природы. В массе этих стоящих или как бы катящихся по земле причудливых фигур встречаются все жесты ярости, страха, бегства или нападения. Как в сказках братьев Гримм протягивают они свои худые руки с длинными когтистыми пальцами; другие с трудом выпрямляются, как бы умоляя о пощаде, раболепно ползут по земле и неожиданно на кого-то кидаются, иные прячутся, сдаются и отступают…

Желтоватый мох стыдливо закрывает сморщенные, согнутые и обугленные стволы. Мох флагами из тряпья свисает с ветвей деревьев, которые были бы печально уродливы, если бы солнце иногда не освещало их призрачную красоту.

Долгие годы неутомимый дождь обмывал трупы деревьев и довел многие из них почти до нематериального состояния; рядом с пустыми, внутри обуглившимися, жалкими деревьями неожиданно попадается мертвое, но радостное великолепие совершенно гладких, блестящих бело-серых стволов. Если после сучковатой, обгоревшей древесины провести рукой по светлой, шелковистой поверхности этих стволов, то возникает своеобразное ощущение облегченности — единственная мягкость и единственное примирение в этом угрожающем, сумбурном окружении.

Постепенно это чувство умиротворения передается человеку, и он при виде этого умерщвленного леса неожиданно для себя перестает ощущать боль и сострадание. На раздробленной земле Европы, которая кажется созданной для своих обитателей, такое опустошение выглядело бы катастрофой; здесь же оно соразмерно Андам и пампе и, как они, безгранично и безжалостно.

Контраст между размерами этого уничтожения и незначительностью средств, необходимых для его осуществления, — тоже неожиданность. Ведь район практически необитаем; сюда приходили только отдельные овцеводы со своими стадами и в качестве единственного орудия разрушения приносили с собой топоры. Трудно поверить, что несколько человек только с помощью своих рук смогли повалить бесчисленное количество этих лесных великанов. Целыми днями мы бродили в мертвых лесах вдоль берегов внутренних морей Отуэй, Скайринг и по острову Риеско и ни разу не увидели ни одного лесоруба за работой. Но иногда овцеводы в своих ранчо из гофрированной жести и досок показывали нам длинные топоры, гордость каждого чилийского пионера, и надо признать, что эти топоры отнюдь не выглядели так, словно всегда валялись за печкой вместе с овечьими шкурами и широким пастушеским бичом!