На краю земли. (Огненная Земля и Патагония)

В некоторых маленьких, защищенных от западного ветра бухтах побережья Патагонии мы видели десятки больших кленовых или кипарисовых бревен, лежащих на берегу наполовину в воде и омываемых легкой зыбью. С одного конца бревна были глубоко подрезаны по окружности, а затем шарообразно закруглены; это выглядело так, будто великан оставил на берегу свои кегли. Нужна была также сила великана, чтобы притащить сюда эти бревна, откуда старый пароход лесопильного завода когда-нибудь их захватит и, таща за собой, доставит в другую отдаленную маленькую бухту, где их ожидают. Но ожидают, вероятно, уже давно, так как большинство бревен, колеблемых приливами и отливами, зарылось, как крабы от страха, в песок и, казалось, потеряло всякую надежду на путешествие. Пароход чилийского военного флота — своеобразный мальчик на побегушках, занимающийся снабжением маяков и осуществляющий единственную связь цивилизации с несколькими затерянными на краю земли жителями, — доставил нас однажды в конец глубокого фиорда; там мы погрузили тонны кипарисовых бревен, сложенных у подножия ледника. Как мы узнали от матросов, эти бревна в течение пяти лет ожидали прибытия парохода!

Уже давно никто не присматривал за этой ценной древесиной. Только маленькая прогалина и остатки изгороди свидетельствовали о том, что какой-то ранчеро пытался тут обосноваться, но вскоре от этой затеи отказался.

Не только люди доставляли к этим берегам срубленные деревья, само море также сплавляло их сюда, подбирая в других местах. На сотни миль побережье Патагонии усеяно плавающим лесом; нет ни одной бухты, которая не была бы покрыта и загромождена деревьями-скелетами. В этом беспрерывном морском выбросе удивляет не столько само скопление, сколько соотношение обработанной древесины и натуральной. Между сучьями, оторванными и отброшенными в море ветром, и целыми деревьями, которые течение и прибой пригоняют к берегу, на каждом шагу можно встретить куски мачт лодочных банок, распорок, весел, хижин и изгородей. И так же, как в искалеченных лесах, спрашиваешь себя, как смог человек, которого нигде и никогда не видно, способствовать возникновению этой гигантской кучи, кучи беспорядочной, но не безобразной, так как соленая вода, ветер и солнце придали древесине в еще большей степени, чем промытым дождями деревьям мертвого леса, ту светло-серую окраску, тот гладкий до блеска налет, которые возбуждают неодолимое желание провести по дереву рукой. Особенно это чувствует рука моряка, которая при таком прикосновении вновь ощущает годами драившееся дерево судовой палубы, и благодарна стихии, которая сохраняет или восстанавливает у дерева такую же гладкость. Итак, в этом всеобщем умирании, сопровождавшем нас на краю земли, не было, собственно говоря, ничего жестокого — только смутное подтверждение естественного порядка в этом кажущемся беспорядке, а также ненадежности всего живого. Поражала только сравнительно большая площадь, занимаемая всем отвергнутым природой в тесном соседстве с тем, что еще оживляет ее на несколько дней или лет. И наконец, была даже своеобразная красота в этом чудовищном умирании, которое благодаря просторам, кажущимся бесконечными, отсутствию человека и господствующей силе стихии само стало стихией. О присутствии человека здесь узнают по содеянному им в лесах, причем только тогда, когда вся их уродливость заменяется изяществом умирания.

Но не весь лес Патагонии и Огненной Земли уступил требованиям плодовитых овец и чилийских лесорубов. Там, где лес еще сохранился, а он сохранился более чем на сотнях и тысячах квадратных километров, у него два совершенно различных облика в зависимости от того, на какой стороне он находится. На востоке, в сторону Атлантического океана, где лес спускается с Кордильер и в отдельных местах достигает берегов Магелланова пролива, климат, как и в примыкающей к нему пампе, довольно сухой. Зато на западе, где лес, цепляясь за отвесную стену тех же Кордильер, как водопад, единым потоком сбегает вниз к морю, он оказывается в полной власти мощных тихоокеанских ураганов с дождями и точно так же, как леса на северо-западе США, заслуживает названия rain forests (дождливые леса).

На восточных склонах Анд лес тянется на большие расстояния. Там он не очень густой и состоит только из немногих пород, но это восполняется размерами и толщиной деревьев. Огромные дубы (роблес) и антарктические буки (коигуе) различаются почти только по форме их небольших листьев: у одного вида они имеют зубчатые, а у другого — гладкие края. Рядом с ними коричник (канело) с листьями, похожими на листья лавра и белыми зонтиками цветов. Это примерно все, что касается пород деревьев. Но повсюду между ними цветут фуксии, здесь это не цветы в горшочках на европейских балконах, а небольшие деревья высотой от трех до четырех метров. Индейцы охотно используют их крепкие, упругие ветви в качестве каркаса при устройстве шалаша для ночевки, на который затем набрасывают тюленьи шкуры, старые одеяла или лохмотья.