На краю зимы

Как-то Шурка попросил дать ему порисовать. Было жалко дорогих красок. Клим выдавил начинающему художнику кое-что из завалявшихся старых. Подвысохшие краски червячками легли на дощечку. Шурка понюхал их – запах был ни на что не похож. Потом устроился на траве, положив на колени картон и, высунув язык, начал творить. Он радовался, как ребёнок, смеялся, что-то лопотал и был чрезвычайно доволен результатом. На картоне в это время происходили чудеса. Краски ложились пёстрыми разводами, разноцветными пятнами и замечательными полосами. Шурку поглотила новая для него деятельность. Его восторгало смешение красок: когда из двух разных вдруг получался совсем новый цвет, а потом – опять совершенно иной, если добавить к тому первому другую краску. А потом ещё и ещё! Ещё и ещё! Шурка никогда не был так счастлив!

Но краски закончились быстро, а других Клим не давал, у него их осталось немного. Дурачок огорчение своё не скрывал: вздыхал и не сводил глаз с рук Клима, приходя в восторг от каждого нового мазка. Клима забавляла Шуркина реакция.

– Когда я сюда ещё приеду, то обязательно привезу тебе краски. Куплю специальные! Они долго не будут заканчиваться, – сказал Клим.

Когда это случится, больному человеку уразуметь было не под силу. И он начал ждать. Ждать утром, днём, вечером и даже ночью, потому что краски Шурка стал видеть во сне. Ему прежде никогда не снились сны, а здесь вдруг стали. Во сне красок было много, они были разные и имели такой же особенный запах, как наяву. Шурка рисовал, и у него получались очень красивые полосатые картины. Очень красивые! Мысль о красках наполнила его жизнь радостью и смыслом. Прежде такое чувство вызывала только мама, потом конфеты, кошка и старая свинья. Каждый раз, когда он видел Клима, думал, что вот сейчас тот протянет Шурке краски. Но Клим ничего не говорил и красок не давал. Он и не подозревал, какой переворот совершил он в Шуркиной душе.

Реализовав задуманное, Клим собрался в город. На станцию его провожали Татьяна и Шурка. Оба были огорчены. Татьяну потом затянула работа, а Шурка стал каждый день ходить на сельский вокзальчик вместе с Кошкой и там ждать Клима.

Клим же забыл про своё обещание, как только сел в поезд. Да и мало ли что дураку можно сказать? Он сам уже и не помнит ничего…

Время летело быстро. Осыпалась осень. Большие Липки жили своей обычной размеренной жизнью. Крестьяне собрали урожай, вошли в зиму и стали ждать весны, чтобы продолжить свой тяжкий труд. А Шурка видел свои сны про краски и всё ходил и ходил на станцию. Возвращался в сумерках с тем, чтобы назавтра прийти сюда вновь, пристально глядя туда, где сбегались рельсы, превращаясь в чёрную точку. Когда он видел приближающийся поезд, то начинал всхлипывать и радоваться, как ребёнок, раскачиваясь, приседая и хлопая в ладоши. Но не все поезда останавливались в Больших Липках и это было очень плохо. Он считал, что как раз в этом едет художник с красками. Шурка вглядывался в окна, стараясь поскорее заметить Клима и показать ему, где он стоит. Когда поезд притормаживал на пару минут, из него с большими сумками выскакивали торопливые люди, но Клима среди них не было. Народ разбегался по своим домам, поезд ехал дальше, а Шурка оставался на платформе ждать следующего. Грянули морозы. Шурка сменил пальто на зимнее, и одел валенки. На станцию его всегда сопровождала Кошка. Она деловито шагала по маленькому перрончику, мяукала время от времени и вместе с хозяином находилась в ожидании. Шурка мёрз, но в крохотное вокзальное зданьице не заходил, боясь пропустить поезд. Днём уходил, чтобы накормить кабана, после чего вновь брёл на станцию, а за ним тащилась Кошка.

Начало года для Клима было каким-то нелепым, нескладным. Машка ушла. Не к кому-то, а от него. Вернуть не удалось. Свобода преобразовалась в одиночество. Картины не писались. Тоска разъедала душу.

В один из таких беспросветных для него дней случился в Климовом мозгу неожиданный переворот, ставший итогом трудных многодневных размышлений. Среди прочих картин для продажи встретилась ему та, на которой изображена была Шуркина хата. Все до одной ушли, а эта затерялась. Ёкнуло сердце. Была она солнечной, и веяло от неё теплом. Вспомнил Шурку, скорее не столько его самого, сколько радость, которую доставил горемычному человеку. Бывает, оказывается, и такое – радость от чужой радости. Вспомнил христианскую мудрость: «Что отдал, то твоё…» и от того, что обещание не выполнил, захлестнуло вдруг чувство стыда, требуя немедленных действий.

Собравшись в одночасье, он сел в поезд до Липок. Клим вёз краски, бумагу и кисти.

Подъезжая к станции, в окно он увидел, как по пустому перрону двигается странная фигура. Человек в женской одежде, перевязанный большим пуховым платком, в валенках и потрепанной ушанке, шагал по перрону. Он торопился, подпрыгивал, радовался чему-то, махал поезду рукой, внимательно всматриваясь в окна. За ним, стараясь не отставать, семенила тощая серая кошка…

Формула любви