На Красном дворе

— Уж и не знаю, удастся ли мне когда-нибудь отдохнуть. Сам видишь, мой друг, как они ценят мой труд, мои усилия и любовь к отечеству. Им невдомек, что я желаю добра Польше, и слабости человеческие считают преступлением. Я знаю, им нужен другой король. Сетих желает такого, каким был Владислав, которым он управлял… А краковский епископ хотел бы иметь короля вроде церковного прислужника. Но я рожден для иных целей и теперь иду туда лишь с намерением сразиться с ними со всеми. Мне нельзя терять ни одной минуты. Или у них будет один-единственный король — я, или пусть Польшей управляет шляхта, которая разграбит страну дотла. А потом, потом Бог знает, чем окончится это владычество.

Еще оставалось два часа до рассвета, а король уже приказал двинуться в путь по дороге на Василев. Послышались удары в котлы; эхо разнесло эти звуки по окрестностям. Народ не знал, что случилось, и дрожал от страха при мысли о новой войне, которая принесет им несчастье, пожары и уничтожение. Но скоро всем стало известно, что поляки двинулись назад в Польшу, и, когда об этом уведомили Изяслава, он не поверил.

— Ушел! Куда?

— В Польшу.

— В Польшу? Не может быть. Нет, он, видно, хочет ударить на нас сбоку.

Хотя он и не верил, однако же не посмел послать ни одной стрелы вдогонку отходящим…

Собрав небольшую рать и дружину в Киеве, он заперся на княжеском дворе и ожидал нападения. Но вот прошло несколько дней, а ляшские войска все еще не появлялись под Киевом. Прошло еще столько же времени… Наконец было получено известие, что Болеслав и впрямь ушел через Перемышль в Польшу.

Изяслав не мог объяснить себе его поступка и распространил слух, что король бежал из Киева из опасения столкновения с ним, Изяславом…

Красный двор опять опустел. Окрестные жители проходили мимо, да и князь никогда не заглядывал в него. Единственными обитателями здесь оставались Добромира и Люда. Девушка жила в той самой светелке, в которой провела счастливейшие дни своей жизни. И она не хотела уходить из Красного двора. Она похудела и побледнела. Ее лицо и весь облик свидетельствовали о том, что счастье миновало. Она ходила по комнатам Красного двора как привидение, оттого распространился слух, что на Красном дворе живут домовые. Все старались обойти этот дом стороной, точно он зачумленный.

Берестов тоже опустел, и только одни липы стояли по-прежнему на своих местах, да в Печерском монастыре прибавилось одним монахом больше.

Молодая девушка ничем не занималась, мысли ее бежали прочь, опускались руки. К себе домой она не хотела возвращаться: здесь по крайней мере она жила дорогими воспоминаниями, этого ей было довольно, этим она дышала. К тому же она была убеждена, что король вернется. Ведь он, уезжая, сказал ей: «Вернусь или погибну». Но в его погибель она не верила…

Добромира каждое утро ходила в сад, собирала сухие сучья и на них готовила обед. Откуда она доставала провизию — Люда не знала. Она по-прежнему с утра садилась у окошечка своей светелки, смотрела на Днепр и на далекую равнину. Смотрела неподвижно, как человек, который при этом ничего не видит и ни на что не надеется.

Прошло порядочно времени… Люда, по-видимому, стала успокаиваться и чаще посещать пещеру святого Антония, в которой подолгу оставалась; и когда не ходила, то сидела целыми днями у окна с рукоделием в руках. Добромира, глядя на нее, только головой качала.

«Все то же, — думала она, — одна и та же печаль, та же тоска не оставляет ее бедную головку… Полюбила орла голубка, да не мог он усидеть с ней на одной ветке: он рвался в небеса, к солнцу, а она оставалась прикованной к ветке… Эх бедная… теперь она смотрит в небо через оконце светлицы и выжидает, не вернется ли милый, а он, поди, и забыл о ней… Хоть бы Вышата пришел… но и тот Бог весть куда пропал».

И среди однообразия мыслей и жизни Люда дождалась весны.

Весна не принесла ей ничего нового. Изяслав по-прежнему ссорился с киевлянами, и народ со дня на день ожидал Всеволода Переяславльского. Старые воеводы добровольно уходили от него… Изяслав отомстил Варяжко за смерть своего сына; остальные киевляне гнули свои спины перед ним, позволяя обуздывать и запрягать себя в ярмо.

Люда и Добромира спокойно сидели на Красном дворе. О них как будто забыли. О Вышате по-прежнему ничего не было слышно. Правда, ходили неясные слухи, что он постригся в монахи, ушел в монастырь, но это были скорее одни только догадки.

Весной Людомира стала выходить из своей светелки и время проводила в саду на лавочке, где когда-то узнала о заговоре для убийства Болеслава, — или на рундуке… Хотя весна не принесла ей радости, она немного оживила ее, успокоила, и хоть на ее лице по-прежнему не появлялась улыбка, но было видно, что она как-то оживилась.

Однажды старая Добромира вернулась из церкви после исповеди радостная, сияющая, какою ее никогда не видала Люда.

— Что с тобою, мамушка? — спросила она.

Добромира не отвечала. Устремив на нее пристальный взгляд, исполненный любви и доброты, она привлекла ее к себе и поцеловала несколько раз в лоб.