На красный свет

Иногда он ей говорил: «Сейчас увидишь, как на меня здесь накинутся!» И правда, как только открывалась дверь квартиры и показывался Усач со своей сумкой, ему прямо на шею бросалась маленькая девочка с тугими косичками, крича: «От папы! От папы письмо!» И молодая женщина спешила взять письмо и сказать слова благодарности почтальону. И это так врезалось в память Нюры потому, что никогда не получали они с мамой никакой весточки от Нюриного папы.

Заходила она с Усачом и в другие квартиры. Иногда вести, которые он приносил, были печальными, иногда безразличными для получателя. Но почему-то больше всего запоминалось, когда из кожаной сумки почтальона при всеобщем ликовании большой семьи появлялся долгожданный конверт…

Дождя уже нет, но дорога совсем раскисла. Нюрины сапоги погружаются в жидкую грязь по самый край голенищ: вот-вот зачерпнут жидкого месива. Еще не было Егоровой Пустоши — ложбинки, по которой течет ручей, разделяя дорогу в совхоз как раз пополам. Нюра останавливается, смотрит на часы. Циферблат у нее светящийся. Ой, как медленно она идет! Да и как ускоришь шаг в такую грязь? Все-таки они не имели права гонять ее ночью так далеко! И вообще она не подчиняется телеграфисту. Мало ли что! Надо было ответить ему: утром доставим! Конечно, тогда эта женщина не поспела бы на шестичасовой. Ну, ладно уж. Пошла так пошла…

Как это вышло, что она сделалась почтальоном?

Когда Нюра кончила семилетку, мама хотела, чтобы она училась дальше. Но Нюра не могла так: мама хоть она и веселая всегда, а только и усталая. Придет с фабрики, так даже есть не хочет: «Нюрка, стели, лягу!» И даже не разговаривает. Нюра решила работать. И Усач ее устроил на почту.

Она не пожалела об этом ни разу за все три года. В этой работе было что-то значительное — «исполнение служебных обязанностей»!

Подумать только: в Краснополье шли конверты со всех концов Союза, и даже со всего мира! Маленький бумажный пакетик с условным знаком — маркой. И там, внутри, чья-то радость. Или горе. Нюре нравилось угадывать: что там, в этом большом красивом конверте с заграничной маркой? О чем может писать детскими каракулями мальчик (или девочка) на адрес местной учительницы, известной всему городу? Что хотел сказать написавший на открытке, которую Нюра отнесла красивой даме, живущей у самого выезда из города, только четыре слова: «Не забывайте минувшую осень!» И без подписи. Но дама сразу поняла, от кого эта открытка, и засмеялась, пробежав ее глазами. Засмеялась немного грустно…

Вот во тьме белеют три березки. Они как будто светятся. Днем Нюра их не замечает. Сейчас они радуют ее: значит, она уже выходит к Егоровой Пустоши.

Никакой пустоши тут, конечно, нет. Может быть, сто лет назад была какая-то пустошь. А теперь тут настроено дач — целый поселок. Но жизнь его — только летом. А сейчас дачи стоят заколоченные, и ветер швыряет сорвавшуюся с крюка ставню.

Сейчас Нюра спустится к ручью и вымоет сапоги. Пусть уж там дальше опять грязь, но все равно она их вымоет. Это вторая половина пути, она, значит, и легче! И потом Нюра считает дорогу только до первой совхозной постройки. А что дальше, до конторы, — это уже не в счет. Это, значит, уже дошла.

Ну вот, теперь на пригорок. Ноги разъезжаются. Нет, обязательно надо вымыть сапоги в ручье: на каждом — пуд грязи!

А спуститься — тут же ложбинка и ручей, через который переброшено две досочки. Это самый короткий путь на совхоз.

Конечно, по шоссе шагать было бы приятнее, легче. И машину скорее встретишь — все же ездят по шоссе. Но зато здесь — короче. И это главное. В такую непогоду.

Нюра уже спускается. Ну просто как на лыжах. Пудовые сапоги тянут сами вниз.

Вот и ложбинка. Но обычного тоненько звенящего голоса ручья не слышно. Снизу доносится мерный шум.

В предчувствии недоброго Нюра спускается в ложбинку, делает несколько шагов по мокрому песку… И останавливается, озираясь вокруг: у нее такое ощущение, словно она сбилась с дороги. Сбиться с дороги, измеренной тобой сотни раз туда и обратно? Смешно!

5

На всем пространстве между двумя холмами бурлит темная, с гребешками белой пены вода… Она выходит из темноты и стремится в темноту. Но здесь отчетливо видны ее мелкие, торопливые струи, ее белые гребешочки, распадающиеся и снова возникающие.

Ясно. После такого ливня ручей превращается в речку. Ей следовало это предвидеть. И отказаться идти.

Нюра садится на камень у воды. На него всегда садятся женщины, которые полощут в ручье белье.

Она садится и сразу начинает плакать. Она плачет злыми и бессильными слезами. Плачет оттого, что зря протопала половину дороги, оттого, что злые люди погнали ее, девчонку, одну ночью невесть зачем. От обиды, от беспомощности.

Ей кажется, что она очень давно сидит здесь на камне и плачет. И вдруг она спохватывается, что та женщина так и не успеет к шестичасовому поезду. Сейчас ее судьба и, может быть, ее ребенка в руках Нюры, в этом маленьком клочке бумаги.