На кресах всходних

Припасу добыто было — но не густо, обратно идти придется полупорожняком. Комковатая мука, прошлогодняя, сырая, полмешка гнилой бульбы, мешок сухих грибов.

— Все, — махнул рукой Копытко, когда огненное дело пошло, пласты медленного, тяжеловатого дыма поползли на реку. — Идите к Кивляку, пан Здислав. Долженков, Кукин, за мной.

Задание выполнено, лагерь получил жидкий, но на всех ужин. настроение у героя было мрачное.

— Они пошли к Кивляку? — спросил Тарас.

— Не знаю, куда они пошли, — почти огрызнулся Копытко. — Мы ушли быстро, тоже мне радость — смотреть, как бабы сумуют.

Прочие мужики, присутствовавшие при рассказе, не особенно высказывались, разгром этого полячишки их не сильно задел: чего уж там, Порхневич, в сущности, сжег собственную старую мельницу.

Глава одиннадцатая

Следующей ночью исчезли из лагеря Гордиевский с Цыдиком вместе с семействами. И у того и у другого зимой умерло по старику — у Гордиевского отец, у Цыдика мать-старуха, дети у обоих — подростки, так что ничего удивительного в этой тихой откочевке не было. Тарас попробовал возмутиться, а потом стал злорадствовать: куда они, неразумные, сунутся? кругом теперь расписанная немецкая жизнь, и, чтобы из вески в веску иной раз пройти, бумажка нужна. Витольд его успокоил: сорвались не в одночасье, готовились — видимо, есть где притулиться.

Тарас хотел было что-то добавить, но не стал, ибо что тут можно сказать — давайте все теперь куда-нибудь притулимся? Да куда нас возьмут таким большим семейством!

День тянулся мрачный, сыпал редкий снег, накапливаясь в верхах крон, как тяжкое раздумье, иногда прорываясь вниз серыми искорками внезапной и напрасной мысли.

Никакого выхода не виделось никому.

Старики бессловесно лежали в землянках, в ворохах старой одежды, клацая от холода и голода редкими зубами.

Молодежь рассеянно бродила, собираясь группками и хвастаясь ночными вылазками на пепелище, с которого уже почти совсем нечего было взять.

День беспросветный должен был перейти в беспросветную ночь, а о том, что может ожидать их всех дальше, никто не задумывался.

Те, кто задумывался, как Гордиевские и Цыдики, уже придумали, что делать.

— Это с корабля крысы бегут, — мрачно острил дед Сашка. — А у нас что за корабль — дыра в песке!

Ровное течение мрачного дня нарушила Станислава, она ворвалась к отцу со скандалом. Он даже не стал подниматься с лежанки и долго не мог понять, чего она от него хочет.

Потом понял.

Оказывается, Вася-то Стрельчик, предприимчивый инвалид, не один, совсем не один живет в своей хатке там, на пепелище.

Витольд сел.

— Агатка Масловская к нему под бок подбилась, уже с неделю, — и Станислава зарыдала неожиданно низким, гиблым голосом.

Как потом выяснилось, случилось все не раптам, не внезапно, а давно — уже с месяц бегала на одинокую стройку шустрая носатая девка Агата из Новосад. Как-то сразу распробовала свою выгоду в этой истории и сначала только по хозяйству немного помогала да новости с «большой земли» приносила, а потом и в койке оказалась, и неожиданно все сладилось.

Что же это получается, схватилась за башку Станислава, все эти перемигивания с Василием из-за забора, прогулочки до танцев, — танцевать он не выходил по понятным причинам, — чепуха и обман воображения?!

Отец попытался обнять дочь за плечи, она со злобным мычанием отмахнулась:

— Ты, ты, ты во всем виноват…

Витольд не расстроился, хотя теперь-то был бы не против, когда бы Станислава пристроилась в теплое место при Стрельчике, все гордости прошли и прочие расчеты отпали. Тем более что сил всерьез думать доставало только о старшей дочке: где Янинка, что с ней? Темная яма зияла под этим вопросом.

Витольд встал и прошелся вдоль по лагерю, ни о чем не думая, — голод делал свое отупляющее дело.

И в этот момент увидел впереди во мгле, среди вертикальных стволов высоченных сосен, движущиеся тени.

Они приближались.

Полицаи?

Немцы?

Партизаны?

Сказать по правде, в этот момент ему было все равно.

Приближаются.

Впереди — Михась!

Именно Михась. На плече мешок. За ним еще несколько человек, и тоже с мешками на плечах.

Разъяснилось все скоро и неожиданно счастливо.

Сивенков прислал сына-заложника вместе с солидным продуктовым караваном. Пришли лесными тропами, потому что подводы Сивенков пустить побоялся под носом у Гапана. Гапан мог и не одобрить. Вряд ли бы стал лютовать, но одобрить бы точно не одобрил.

Мука, бульба и прочее. Угроза голода сильно отступила. Даже Станислава кинулась разводить огонь в общественной печи, голод все же пересиливал все прочее, что было в душе.