На кресах всходних

Захар Кивляк, уступая пожеланиям хозяина, Витольда Ромуальдовича Порхневича, пустил в это укромное место семейство бывшего коронного стражника, чтобы тому не пойти под сибирскую высылку, но все время давал понять Лелевичу, как он ему не рад. Доставшаяся беженцу развалюха требовала почти постоянного ремонта и не давала никакого дохода. Пан Здислав рассказал Михасю про свое отчаянное положение. Ну ладно, пусть этот псякревник никого к нему не пускает из своих клиентов, так ведь он и тех, с кем Лелевич сам умудряется тишком сговориться за полцены, перехватывает и бьет. Сыновья у него, лбы здоровенные, подросли — и куда Лелевичу с хворым братом, хворой женой и десятилетней дочкой от него отбиваться?

— Он меня убьет, — жаловался пан Здислав, и его длинное лицо вытягивалось еще больше.

Михась, похлопывая свою двустволку, успокаивал:

— Не убьет, есть защита.

Лелевич вздыхал, у него были сомнения.

Само собой, ни о какой помощи от спасенного поляка думать было нечего.

Когда Михась рассказал отцу о том, что увидел, тот только кивнул. Не удивился.

— Теперь идти к Кивляку?

— Не надо пока к Кивляку, — сказал отец.

У него теперь главная забота — дознаться, где Венчик. Перед самым вступлением немцев он сидел приказчиком в лавке — ну ладно, лавку не бросишь. Слуху о нем долго не было, Гражина каждый день специально выла в сторонке по младшему. Гапан намекнул в свое время тогда еще старосте Порхневичу, что есть сведения — Венчик и жив, и даже продолжает заведовать какой-то мелкой торговлей в Волковысске. Витольд кивнул тогда, но от детальных расспросов удержался, и Иван Иванович решил, что Порхневич этот человек без сердца. Витольд меж тем все намеревался сгонять до Волковысска, но с такими заботами — как? А теперь выйти из леса опасно. И дел не становится меньше. Да, разметало сыновей. Если о Вениамине заговаривали, и часто, доводя до слез Гражину, то о Василе, само собой, хранилось молчание: с востока стояла абсолютно глухая стена; где он, жив ли, знать нельзя и задумываться страшно.

На кроны наваливало снег, было ощущение, что там, вверху, покрыли крышу, тяжесть налегшего на нее белого веса, если прислушаться, очень даже ощущалась; и внутри, в лесу, было явно теплее, чем в открытом поле; правда, крыша была кое-где дырявая, а над полянками иной раз вставали столбы снегопада.

Недели через две после пожара, показалось, жизнь лесная нашла приемлемое русло. Народу поуменьшилось: кто с маленькими детишками и несколько стариков расползлись по родственникам. Все это с риском: было известно, что передвижение контролировалось все жестче — то в Кореличах взорвали нефтебазу, то стрельба в районе аэродрома, сгорел то ли танковый тягач, то ли грузовик. Немец недоумевал и серчал.

Витольд никого не удерживал, но из запаса общего ничего не выдавал, только в дорогу хлеба полкраюхи. И коз, и кур оставлял у себя.

Донесут, волновался Тарас, знаешь, какой наш народец. Знаю, какой наш народец. Не донесут. Да и чего там доносить, Гапану и так известно, что мы тут сидим.

Тарас в виде идеи пытался обсудить, не стоит ли подальше в лес упаковаться, — слишком всем известно расположение становища. Нет, не надо, первые недели прошли, Гапан понял — партизанщины в ответ на сожженную веску ждать не надо, и на том спасибо. Литовцы его прохаживаются иной раз, поглядывают — может, даже дымы какие видят, и ладно.

Да, показалось в какой-то момент, что получится отсидеться в хвойной крепости, притереться к новой власти, — удавалось же и при царских исправниках, и при польских стражниках. При немцах жизнь, конечно, злее, чем при ком угодно, потому надо затаиться поглубже и вникнуть.

А жратва? — интересовался брат, выражая общее опасение.

Сыщется, обещал Витольд, и ему пока верили.

Но вот однажды утром явились из своего рейда Михась с Ванькой Цыдиком, Анатолем, сыном Тараса, и Зеноном.

Михась объяснил: на этот раз после того, как навестили Кивляка (разговора не получилось, об этом после), пошли обратно другой дорогой — посмотреть, что там на шоссейке; не доходя до края леса, на узкой дороге, чуть ли не тропе, — разбомбленный грузовик. Еще летний, уходивший в тыл. Рванул по лесной дороге, зарываться в чащу, но бомба все равно достала, попаданием перевернуло. Люди разбежались, а имущество все попало в руки команде Михася. Он был этим горд. Пять винтовок, гранаты, бинокли, планшеты, пулемет Дегтярева, ленты к нему в деревянных коробах, ящик с патронами.

— Михась, — вздохнул Витольд, пересчитав имущество недовольным глазом, — под замок все это железо.

Копытко, возбужденно присутствовавший при встрече каравана, сначала недоуменно, потом презрительно повертел головой. Под какой замок?! Он заглянул в лицо командиру:

— У нас же теперь настоящий отряд.

Он хотел немедленно идти выбивать немцев хоть из Поречья, хоть из Замостья.

Михась и хлопцы выполнили приказание Витольда.

Копытко, глядя вслед Анатолю и Цыдику, что уносили куда-то в глубь лагеря в неуклюжих охапках винтовки, отчетливо вздохнул:

— А как же воевать, когда оружие под замком? Внезапно враг если?