На критических углах

— Мне дали крылья и сказали: береги их, они очень дорогие, эти крылья, но еще дороже ты сам, потому что тебя вырастили и научили летать. И я берегу себя, но не потому, что я трус или мелкий человек, я берегу себя потому, что не могу, не имею права истратить себя на пустяки. Конечно, я могу любить. Любовь никогда не мешала делу, которому служишь, любовь дает человеку силы и новыми, крепкими путами привязывает его к жизни. Я спрашиваю тебя, Астахов, как комсомолец комсомольца: что это, настоящая любовь или маленькая радость, за которой приходит похмелье? — Николаев выжидающе помолчал, но, так и не дождавшись ответа, продолжал: — Я учился у тебя, Астахов. Мне не стыдно в этом сознаться. Ты хороший, смелый летчик. Но сейчас вопрос стоит так: хороший летчик — это не только человек, отлично знающий машину и владеющий пилотажем. Хороший летчик — это прежде всего человек высокой морали! Есть еще такие товарищи, которые говорят: «Свою клячу как хочу, так пячу!». Они рассуждают так: «На боевом посту, на учебе — я образец дисциплины, а вне служебного времени — не спрашивай!» Нет, Астахов, мы спрашивали и будем спрашивать! Я предлагаю, товарищи, за обман врача на предполетном осмотре комсомольцу Астахову поставить на вид. Другие предложения будут?

— Я же пилотировал на оценку «хорошо»! — бросил Астахов.

— Если бы ты разбил самолет, разговор состоялся бы в другом месте. Ясно? — заключил Николаев. — Других предложений нет? Голосую: кто за то, чтобы поставить на вид, прошу поднять руки! Принято единогласно, — закончил он, — заседание комсомольского бюро считаю закрытым. Пошли обедать!..

Когда «газик» замполита подъехал к штабу, Комов вышел из машины и направился в адъютантскую, где проходило заседание бюро. Навстречу ему поднялся Астахов; он был один. По выражению его лица Комов понял, что удар пришелся в пустое место и Астахов лишь еще больше замкнулся в себе.

— Разрешите пройти? — спросил Астахов, направляясь к двери.

— Не разрешаю. Садитесь, старший лейтенант, — сказал Комов.

Астахов, криво усмехнувшись, опустился на указанный ему стул.

— Бушуев доложил мне о вашей отлучке, — начал Комов. — Разумеется, у вас не может быть оснований для разрыва старых дружеских отношений. Бушуев выполнил свой долг. Вы, кажется, учились в одной школе?

— Да, мы кончили одну школу.

— Тем более. Я хочу поговорить с вами о девушке, судьба которой нам всем не безразлична. Что произошло между вами и Леной? — спросил Комов.

Астахов не мог ответить. Почему? Да потому, что он сам никогда этот вопрос перед собой не ставил, старался уйти от него, не думать о нем.

— Пошли по линии наименьшего сопротивления? — настаивал Комов и, не получив ответа, добавил: — Николай Устинов был командиром нашего полка и геройски погиб в минувшую войну. Мы все однополчане Устинова храним добрую память о нем и считаем себя ответственными за судьбу его семьи. Когда стали складываться ваши отношения с Леной Устиновой, нас всех это радовало. Нам казалось, что старший лейтенант Астахов — способный, мужественный человек, и мы можем доверить ему судьбу дочери Николая Устинова. Я сам совершил в жизни ошибку, потому что в решительный момент на пути правды стало мое ложное самолюбие. Теперь я жестоко расплачиваюсь за эту ошибку. Мне не хотелось, чтобы от вашей ошибки пострадали вы оба. Что между вами произошло?

— Это мое… личное… дело… — глухо проронил, не глядя на замполита, Астахов.

— «Мое… личное… дело…» — повторил Комов и в раздумье сказал: — Как можно отделить свои дела от дел коллектива? Где их граница? Нет, Астахов, здесь что-то не так. Подумайте. Глубже загляните в свое сердце, поговорите со своей совестью.

Замполит поднялся и, уже направляясь к двери, спросил:

— Вы, Астахов, обедали?

— Нет.

— Идите обедать, — сказал он, вышел из комнаты и направился к себе домой. Чувство неудовлетворенности не покидало его. Он шел и думал: «Бывает и так. С человеком нужно поговорить запросто, поговорить так, чтобы задеть в нем его самые лучшие, самые сокровенные уголки души. Поднять все то, что, казалось, уже улеглось на дно. Взволновать и заставить многое передумать и переосмыслить вновь. А говоришь какие-то казенные, бледные, ничего не значащие слова. И эта женщина, с которой встречается Астахов. В нашем представлении она легкомысленное, пустое существо, а быть может, все это не так? Быть может, это настоящее, сильное чувство, а мы не понимаем или, вернее, не хотим этого понять?..»

Как бы в ответ на эту мысль, из-за молодого подлеска вынырнул голубой «Москвич» и остановился подле большой одинокой сосны.

Еще сам не зная, зачем он это делает, Комов направился к машине.