На кромке сна

Руслан, голубоглазый мужик с какой-то гоголевски-малоросской удалью в каждой черточке – от серебристо-шелестящего, точно степной ветер, голоса, до поджарого крепкого тела – часто рулил катером, когда Паня стоял на доске. И вот одним летним вечером, когда они причалили после Паниного райда «под занавес», а опорожненная бутылочка коньяка позвякивала в бардачке, Руслан, вскрыв приборную панель, поведал Пане, как завести катер без ключа. Провода, конечно, он резать не стал, но какой с каким соотнести показал.

Пристань осталась позади, и Москва-река запетляла своими каменными боками, словно черный змей в вековом панцире, прячась под гулкими мостами. Вместе с ней петляли и прятались парковые набережные, грибницы жилых громад, хмурые облезлые заводи и дюны гравия, щебня и песка на грузных спинах барж под ржавыми клешнями кранов.

Катер остановился перед первым шлюзом. Он выглядел, как ворота в мир доисторических железных Колоссов, где человек – лишь погрешность, которой можно пренебречь. Внушительный даже с моста, у подножия один вид его ржавого грузного коленчатого нутра леденил кровь. Паня уже положил руку на рычаг, чтобы оттянуть его вперед, но сверху, в одной из боковых башен, замигал белый искристый огонек, будто кто-то пускал оттуда солнечного зайчика. Паня подумал, что это просто блик на оконном стекле, но свет пульсировал в определенном ритме, словно им выбивали морзянку. А затем шлюз стал открываться.

Вода за ним была на том же уровне. Не дожидаясь, пока он растворится целиком, Паня зашел в камеру шлюза и остановился посередине. Створки за кормой сошлись обратно, и он оказался заточен в узком пространстве между двумя шлюзами. Вода впереди, у следующей створки, забурлила, взвихрившись бледно-желтой пеной, и стала подниматься. Через минут двадцать второй шлюз открылся, и повторилось все то же самое: гудение насосов, скрип створок, бурление воды. Но за третьим простерлась длинная акватория, а следующий шлюз, над которым нависал пешеходный мост, только смутно виднелся сквозь дымчатое марево, разлитое над водой. Это была последняя пара шлюзов, за которой начиналось Химкинское водохранилище и дальше, дальше; канал, умащенный костями тысяч каторжников, на сотню километров тянулся к берегам Волги. Паня проверил взрывчатку, лежавшую под рычагом управления – она была в ручном режиме, – и зажмурился, как он иногда делал во время долгих пробежек, когда вид нескончаемой дороги становился невыносимым, так что осталась видна только узкая полоска света, в которой от окружающего остались только маслянистые контуры. А затем он до упора оттянул рычаг.

Дело было в январе, после новогодних праздников. Паня не явился ни на один из экзаменов своей первой студенческой сессии. Никто не знал, да и не интересовался, кроме его мамы, где он пропадает – друзей на тот момент уже не осталось.

До поздней ночи Паня слонялся по дворам и паркам – вблизи дома или на другом конце города, – а иногда уезжал на пригородных электричках в случайном направлении, где точно так же бродил вдоль дорог и по глухим подворотням, пока мороз своими беззубыми деснами не впивался в конечности слишком сильно. Денежные транзакции сводились к покупке слоек и йогуртов в местных «Магнитах», а все карманы были туго набиты перчатками – чтобы руки замерзали не так быстро.

Как-то вечером Паня приехал в один из окраинных районов на юге Москвы. Огромные, словно бы перекормленные людьми, побледневшие от времени дома, сродни костям доисторических чудовищ, были следами какого-то архаического гигантизма, который сердечно благодаришь за то, что он остался в далеком прошлом. Кое-где на их исполинских фигурах клочками висела медная шерсть – крючья засохшего плюща. А в нем – немая насмешка: как бы высоко мы ни строили, природа всегда дотянется своей дланью до величайших из наших творений, чтобы объять их зеленым забвением.

Паня присел на скамейку под окнами высокого рыжего дома, одного из трех одинаковых, стоящих треугольником, – и достал книгу.

Через какое-то время, утраченное в забытье интересного момента, Паня ощутил чье-то присутствие. Ему смутно припомнилось, как запищала кнопка подъездной двери и кто-то присел рядом. Как бы разминая шею, он огляделся. На одной скамейке с ним сидел Автор – автор книги в его руках. Паня не мог, да и не пытался отвести своих выпученных глаз, своей безумной полуулыбки от коротко стриженного мужчины с высоким, резко очерченным лбом, редеющими к вискам бровями, глубоко посаженными, слегка суженными наискось глазами и темной эспаньолкой.