На круги своя

— Неужто настали последние дни? — начал он. — Неужто князь мира сего уже взял верх над сынами Божиими? Какие времена грядут для народов, коли изгоняют их пророков? Кто скажет теперь угнетателям слово правды? Куда бежать отчаявшимся? Горе тебе, приспешник Велиалов, входящий с мечом в святилище Господне! Вспомни слова Праведного: кто мечем убивает, тому самому надлежит быть убиту мечем! Горе господину твоему, пославшему тебя возвестить победу зла! Горе тому, кто разрушает выстроенное по велению Господню; проклятие падет на дом, воздвигнутый из разрушенных стен святыни; насилие, распри, ненависть поселятся там и навлекут беду на потомков твоего господина! О народ, народ, ты сменишь сладостный ярем небесного твоего владыки на рабские цепи беспощадного земного правителя, который будет сечь тебя железными батогами и отбирать последний твой грош, когда же ты упадешь под бременем и захочешь обратить помутневшие взоры твои горе, он станет попирать тебя пятою и бросит в башню, ту самую башню, что ты воздвиг из разрушенной святыни! Будьте вы прокляты…

— Уймись, монах! — вскричал секретарь и занес меч. — Ты, бездельник, на то сетуй, что придется тебе уйти отсель да работать, себя укоряй, что держал народ в оковах духа и становился меж людьми и Богом, на то ропщи, шарлатан, что обманывал ты простаков своими кунштюками и учил поклоняться идолам! Чем вы занимались, когда я вошел сюда? Стояли на коленях перед картиною! Призывай на то проклятия, что смеешь ты коверкать сотворенное Господом, уродуешь Его свершения. Грядет новое время, оно уже наступило и несет с собою услады и жизнь, все станет по-другому! Уж мы-то выкурим трутней из улья, но работники будут жить. А потому внемлите голосу разума! Ступайте в жизнь, ничтожные полускопцы, отряхните с себя прах, сбросьте юбки, оденьтесь, как подобает мужчинам, рассуждайте, как подобает мудрецам: «Станем есть и пить, ибо завтра умрем!» Итак, вы слышали мое последнее слово, и дьявол меня побери, ежели через две недели вы отсель не уберетесь! Вам все понятно? — И, не дожидаясь ответа, он вышел вон.

— Как по-твоему, кто из них прав? — шепотом спросил Ботвид, когда они с Джакомо потихоньку выбрались из церкви.

— Трудно сказать, но каждый верил в то, что говорил!

* * *

Покою Марии пришел конец. Однажды утром приор проснулся ни свет ни заря оттого, что в стену над его кроватью кто-то стучал. Он прислушался и различил мужской голос. Стук становился все громче и ближе, стена прямо-таки ходуном ходила, и распятие, которое висело на ней, упало. Посыпалась штукатурка, кирпичи и куски известки покатились в келью, и наконец в дыру просунулась кирка каменщика. Великий снос начался, и на месте, где стоял монастырь, вновь отстроят Грипсхольмский замок. Монахи уходить не желали. Кочевали из кельи в келью, из залы в залу, но кирка и лом неумолимо их преследовали. В конце концов осталась одна только церковь, где они и поместились, а жили щедротами благочестивых окрестных обитателей. Все уговоры и увещевания пропадали втуне — пришлось выставить окна, но горемычные монахи спали под сквозняком на холодном полу. И тогда артельщик надумал их выкурить. Для этой цели окна вставили на место, а посередь пола запалили большой костер из шерсти и звериного волоса, что заставило-таки монахов покинуть церковь. Теперь одни разбежались по окрестным дворам, где сердобольные хозяева заботились о них, другие же подались в города, приискали себе дело, многие даже женились.

Между тем Джакомо и Ботвид, по тогдашнему обычаю сведущие во всех изящных искусствах, были приняты на службу — им предстояло украсить строящийся замок скульптурою и росписью. Оба с удовольствием смотрели, как сносят старый мрачный монастырь. Грипсхольмская бухта, прежде такая спокойная, полнилась жизнью и движением. Стук, грохот, пение работников, ржание лошадей, звон колокольчиков, баржи с известкой разгружаются у берега, в ближних рощах валят строевой лес.

Ботвид был словно одержим всеми этими витающими в воздухе духами нового времени; в неистовом порыве к разрушению он порою сам хватал лом и принимался выламывать камни из монастырских стен, или крошил киркою искусный орнамент на песчанике, или разбивал нос изваянию какого-нибудь святого. Он полагал и советовал, что церковь надобно снести, но хозяин свободного имения, что на мысу Калькудден, вызвался откупить ее для прихода, за весьма крупную сумму, каковую король счел за благо принять.

Церковь уцелела, а благодетель, господин Самсинг фон Бокстадхёвде, который по причине самодурства пользовался дурною славой, снискал теперь у прихожан благоговейный почет.

Джакомо обручился с Марией и жил в упоенье. Впереди лежало бесконечно светлое будущее, и могучая душа художника целиком предалась своим наклонностям, ибо теперь ему незачем было писать библейские сюжеты, он мог без удержу наслаждаться радостными мирами язычества, где все пребывало еще в том невинном состоянии, что якобы господствовало до грехопадения.