На круги своя

— Ботвид считает, что вид у тебя, Мария, недостаточно святой.

— Я тоже так думаю, — сказала она, — но Джакомо уговорил меня, я не хотела, и, по-моему, это очень грешно.

— Грешно! — перебил Джакомо. — Жаль, конечно, монахов, ведь при виде этакой красоты они потеряют душевный покой, но без искушения нет добродетели!.. Ну что ж. Коли Ботвид налюбовался, можно нести картину к месту назначения.

Картину, которая по недавнему обычаю была написана на холсте, скатали в рулон и спустили вниз через окно, а засим художники подхватили концы рулона под мышку и понесли в монастырь, где монахам не терпелось увидеть долгожданный образ. Церковь украсили зеленью, часовню же Марии убрали цветами, пол усыпали духмяным желтым подмаренником, а под сводом развесили гирлянды и венки ятрышника и ночных фиалок. Свечи горели при солнечном свете, собравшиеся монахи истово молились. От церковного нефа часовню отделяла завеса — для вящего эффекта, ибо в надлежащий миг она падет и откроет картину, меж тем как благочестивое собрание преклонит колена и вполголоса запоет «Ave Maris Stella»[8], ведь ради такого случая можно единственный раз нарушить устав.

Ботвиду и Джакомо понадобилось несколько часов, чтобы прибить большое полотно к деревянному заднику алтаря. Однако монахи умели ждать и не выказывали признаков беспокойства. Наконец Джакомо вколотил последний гвоздь, и по его знаку завеса пала, причем они с Ботвидом остались невидимы, так как схоронились за резною скамьей на хорах. Тихий шепот пронесся по церкви, будто ветер подул. Приор и духовник опустились на колени, вся братия последовала их примеру; и вот послышалась песнь; неумелые голоса звучали негромко и нестройно, словно шум подвыпившей недовольной толпы.

Джакомо пристально наблюдал за монахами сквозь ажурную спинку скамьи, видел их горящие взоры и благоговейные жесты; потом с удовлетворением улыбнулся и шепнул Ботвиду:

— Вот видишь! Видишь! Красота побеждает! Какой беспредельный самообман! Несдобровать нам, если б они знали! Но ведь не знают! Блаженны верующие и не увидевшие![9]

Ботвид усмехнулся, хотя совесть его была неспокойна. Пение продолжалось, мрачное, будто идущее из-под земли, потом стало слабеть, видимо приближаясь к концу, монахи замолкали, один за другим, слышны всего лишь несколько хриплых, надтреснутых голосов, тогда как остальные раскашлялись от непривычного напряжения. А когда наступила тишина, вся братия погрузилась в безмолвную молитву, не сводя глаз с прекрасного образа юной Богоматери; тишина такая, что были слышные легкие движения губ и судорожные вздохи; снаружи, на кладбище, шелестели деревья, какая-то птица щебетала на подоконнике. Джакомо и Ботвид заскучали и начали прикидывать, как бы уйти, но тут, к всеобщему изумлению, поодаль, у парадного входа, лязгнуло оружие и зазвенели шпоры, а под сводами церкви разнесся могучий мужской голос:

— Есть тут кто?

Все обернулись. Приор встал и жестом велел нарушителям покоя удалиться.

— Есть тут кто? — снова вскричал гневный голос. — Отвечайте, черт побери!

Приор твердым шагом, молитвенно воздев руки, направился к пришельцам.

— Ба, вот и сам настоятель! — воскликнул нарушитель спокойствия, шагнув навстречу приору. — Я королевский секретарь и имею для картезианской обители важные сообщения, каковые не терпят отлагательства.

Засим он прошел к главному алтарю и стал там — с покрытой головою и при полном вооружении.

Монахи вскочили на ноги, во весь голос закричали: «Святотатство!» — и, грозно размахивая руками, обступили незнакомца.

— Тихо, именем короля! — прогремел секретарь и обнажил меч.

Приор не мог более блюсти молчание, ибо здесь призывали судию, коего он не признавал.

— Ваш король до нас не касается, ибо наш правитель не от мира сего, в этих стенах властвует лишь Распятый.

— Властвовал, отче приор! Но более не властвует, ибо сословия и государственный совет признали наследственные притязания короля на картезианский монастырь Pax Mariae вкупе с принадлежащими к оному усадьбами. Так обстоит дело! Через две недели вас здесь быть не должно, ибо тогда стены будут разрушены. Вы поняли?

Приор, конечно, понял, но не хотел верить собственным ушам. Секретарь же был не из тех, кто тратит время на долгие разговоры. Он исполнил свою миссию и собрался уходить. Однако приор открыл рот и выплеснул из себя словесный поток, который так долго сдерживал.