На круги своя

Точно Летучий Голландец, не ведая покоя, ходил он на своей яхте — от Фурусунда до Ландсорта, от Ландсорта до Фурусунда, ходил уже пятнадцать лет и будет ходить, пока достанет сил удержать в руках грота-шкот, к тому же и сын подрастал, чтоб продолжить отцовское дело. Его отец ходил под парусом тридцать лет, но было это в те благословенные времена, когда из-за оградительных пошлин многие подались в контрабандисты; последняя конфискация, произведенная стариком в Стокгольмских шхерах, за одну ночь принесла ему десять тысяч крон[40]; на эти-то деньги он купил себе дом и ушел на покой.

Случай сей стал легендою и завлек сына на эту в общем однообразную стезю — плавать под парусом, без цели, туда-сюда, повинуясь силе и направлению ветра, замирая без движения, когда ветер стихал, и медленно скользя по извилистым протокам и бухтам, когда он задувал вновь, все равно куда, лишь бы держаться в пределах округа и в последний день месяца являться за жалованьем в таможенную экспедицию на Даларё.

Видели его повсюду, притом когда вовсе не ожидали. Бывало, выйдут рыбаки по хорошей погоде ставить сети и видят: штормовой кливер досмотрщика, словно огромный носище, торчит за мысом, добычу вынюхивает; или идет себе кто-нибудь по берегу, глядь, а над верхушками сосен маячит желтовато-бурая мачта, либо круглая корма исчезает в ольшанике; или вот девушки приплывут на остров подоить коров и, приметив, как из-за скалы выдвигается гафель, на котором полощется треугольный флаг с буквою «т» и короной над нею, тотчас смекают, что это досмотрщик; или, к примеру, пожилые мужики придут чуть свет к рыбному садку и иной раз застают поблизости яхту — стоит себе на якоре, дымит камбузной трубою: ясное дело, кое-что намечается. Ведь, едва заслышав хруст прибрежной гальки под подошвами бахил, досмотрщик высовывает из каюты обветренное лицо, здоровается, и после недолгого разговора о погоде и ветре новоприбывшие поднимаются на борт, а вскоре уже сидят на лавках по обе стороны откидного стола и угощаются водкой.

Первые пять лет досмотрщик объезжал свой округ с большим увлечением, в надежде, что какие-нибудь предприимчивые молодцы соблазнятся довольно высокими ставками таможенных пошлин и займутся контрабандой, но тут с легкой руки Грипенстедта[41] началась благодатная свободная торговля, и пришли скверные времена.

— Что же вы, черти окаянные, контрабандой-то не занимаетесь? — пенял досмотрщик рыбакам за столом в каюте.

— Расчету нет!

— Да неужто?

И досмотрщик доставал таможенный тариф и вслух зачитывал его благоговейным слушателям. Однако ж никакой выгоды это дело и впрямь не сулило, потому что самая высокая пошлина — 60 эре за фунт — была на ваниль, а сей товар потребляют в весьма малых количествах.

На шестой год увлечение улеглось, но надежда еще жила, хотя время от времени ее приходилось подогревать рюмочкой горячительного, а позднее и не одной. И тогда, выходя на яхте в шхеры и лавируя меж последними мелями, он мысленно видел французские шхуны с грузом золотых часов, английские бриги, пахнущие ванилью, голландские когги[42], везущие с Островов пряностей[43] мускатный орех и кардамон, российские шхуны с караванным чаем. Когда же он брал курс прочь от берега, чтобы остановить заманчивое судно, и заставлял его выкинуть флаг, греза таяла, превращалась в норвежский барк, груженный углем из Англии.

Вдобавок призрак десяти тысяч крон в горной расселине мало-помалу обрел конкретные формы наличных средств, которые рано или поздно свалятся ему в руки; досмотрщик так в это уверовал, что начал брать под них авансы. И подобно опиумисту должен был снова и снова подогревать свой дурман, иначе бы роковая реальность задавила его. Но дурман обходился дорого, долги росли. Долги возбуждали неприятные ощущения, и прогнать их удавалось только новым дурманом, который возбуждал похмелье и недовольство, а они в свой черед грозили обернуться унынием и требовали бальзама — так он сделался пьяницей.

Скоро водка перестала вызывать пленительные видения, а с ними и надежды на десять тысяч крон.